Перед глазами Андрея стояла та страна, которую, не задумываясь, списали в отход ради общечеловеческого счастья. Кружка в крепких пальцах поскрипывала, но держалась.
— Единственное, — наконец сказал он, что я могу поставить в упрек тогдашней власти — это ее мягкость и либеральность. Хоть и кричали тогда о репрессиях, о кровавом тиране, но сами вспомните все эти «репрессии», а потом сравните с теми, что устроили господа революционеры. Небо и земля! Террористы взрывают, что хотят, а полиция ничего сделать не может. В столице митинги с требованиями свержения власти, а полиция ничего сделать не может. Над властью в открытую смеются, а полиция ничего сделать не может. Чем занималась тогдашняя госбезопасность я вообще молчу. Настоящий террор, такой, какой мог бы устроить Николай Первый или Сталин, власть вводить побоялась. Если бы этих революционеров судили по их же собственным законам, то они бы очень быстро кончились. А те, что остались занимались бы славословием власти и максимум протеста, на который они были бы способны — глубоко-глубоко запрятанная в карман фига. А почуяв слабость, они, как акулы, как волки, как шакалы, бросились рвать власть. Вспомните вождей революции. Все — из богатых семей, с хорошим образованием. Им что, плохо жилось? С чего тогда у них проснулось желание осчастливить народ? От доброты душевной? От властолюбия! Все эти геволюционегы — обычные банальные властолюбцы, которые хотели продержаться на вершине власти ровно столько, сколько понадобится им, чтобы набить карманы и банковские счета. А потом — Америка, Аргентина, да куда угодно. А русские пусть сами разбираются. Это если не вспоминать слухи о том, что на самом деле все эти «вожди» — агенты запада, проплаченные шпионы, если не считать, сколько у этих вождей еврейской крови!
Андрей не выдержал и с грохотом ударил ладонью по столу, взмахнув другой рукой, в которой была зажата чашка, крепко, как будто он стискивал горло случайного революционера.
— Что же вы сделали бы, — старик явственно улыбался, — если бы вдруг оказались к семнадцатом году?
Андрей задумался, на мгновенье:
— Если бы была возможность выбрать, я бы не в семнадцатый год отправился, а чуть пораньше… скажем, в начало четырнадцатого. Чтобы времени было немного побольше. А что я мог бы сделать… Я служил в десанте, поверьте, я многое могу сделать. Я бы так сделал, что даже имена этих вождей никто бы не вспомнил, кроме как перечитывая полицейские сводки.
— Да вы кровожадный человек!
— Не более кровожадный, чем все эти тираноборцы, радетели за народное счастье…
— Интересно… Даже очень интересно… А вы знаете, я ведь могу отправит вас в то время. Ровно на сто лет назад.
— У вас под прилавком спрятана машина времени? — Андрей не выдержал и улыбнулся.
— Нет, — старик не улыбался.
— Вам, простите, давно приходилось быть в психиатрической лечебнице? — Кириллов почувствовал, что грубит, но не сдержался.
— Бывал, бывал… Где я только не бывал… Ну хорошо, — старик все так же улыбался, — представьте, что все это — шутка. Или тест… не знаю на что. Хотите отправиться на столетие назад? Остановить революцию? Вам достаточно сказать «да» или «нет».
Если бы не состояние, котором был Андрей, если бы не ситуация, в которой он оказался… У него никогда не промелькнула бы мысль, что, если безумное предложение — правда, то он ничего не теряет, что его здесь, в настоящем, не держит ничего, зато появляется — пусть виртуальный — шанс исправить историю. Он никогда бы не сказал…
— Да.
Андрей открыл дверь магазина и спустился по ступенькам, внимательно-внимательно глядя себе под ноги. Он боялся. Боялся того, что сейчас поднимет глаза, а вокруг — все то же настоящее, и никакого прошлого, никаких подвигов и великих свершений. И нужно как-то решать проблемы, унизительно просить о помощи…