Папа свернул на Оушен-Парк. Чем ближе мы подъезжали к океану, тем более прохладным и соленым становился воздух. Я опустила окно и вдохнула полной грудью. Каждый раз, когда я приезжала в Лос-Анджелес, я воспринимала этот город, как дом моих родителей, а себя чувствовала скорее гостем, чем местным. Я не могла признаться в этом маме. Она все ждала, что я, как и она когда-то, вернусь обратно в Южную Калифорнию, но мне даже думать об этом не хотелось. Я не собиралась вести уроки о кинозвездах и музыкантах. Режиссерах. Работниках телевидения. Не собиралась преподавать историю США в штате, который стал частью союза только после компромисса 1850 года. В глубине души я не являлась калифорнийкой, анджелино, как называли жителей Лос-Анджелеса. От тоски по родине остался только запах океана.
– Слушай, – сказал папа на светофоре, – не хочу рушить твои воспоминания о Билли, но имелись в нем стороны, которые ты не видела в силу возраста.
– Что еще за «стороны»?
– Не важно. Не стоило мне этого говорить.
– Нет уж, продолжай. Какие стороны?
Папа съехал с бульвара Оушен-Парк на нашу улицу. Я разглядывала знакомые виды нашего тихого квартала, узнавая цвет каждого дома, пусть в тусклом, вечернем свете все они казались темно-серыми. По правде говоря, в Лос-Анджелесе никогда не темнело, даже посреди ночи не бывало кромешной тьмы.
– Понимаю, что в связи со смертью Билли у тебя много вопросов. Просто мне не очень удобно говорить от лица твоей мамы.
– Я и не прошу говорить от ее лица.
– Это ее прошлое.
– Это наше прошлое.
Под колесами машины похрустывали камни, когда мы подъезжали к дому. В окнах не горел свет, лишь мигал старый фонарь на крыльце, вокруг которого собрался рой мошек.
– Мама сама решит, что стоит тебе рассказывать.
Выпрыгнув из машины, он подошел к багажнику и достал чемодан. Я наблюдала за ним в зеркало заднего вида, но вскоре крышка багажника закрыла мне обзор. За секунду до этого на его лице проскользнула странная эмоция, которую прежде я у отца никогда не видела: кажется, он чего-то испугался.
Глава 4
На следующее утро, спустившись за кофе, я увидела, что мама давно проснулась и уже вовсю хозяйничает на кухне. Кексы с черникой остывали на стойке, отделяющей кухню от гостиной и столовой. Холодильник ломился от моей любимой еды. Взбитые сливки с клубникой, болонская колбаса, шоколадное молоко – все вкусности, к которым я не притрагивалась уже много лет.
– А где остальные двадцать гостей?
– Миранда!
Мама скинула прихватки и бросилась ко мне. На часах было только семь утра, но мама уже надела темные брюки и коралловую блузку, завила волосы и нанесла макияж с коричневыми тенями.
– Мам, мне так жаль.
Мама являлась полной противоположностью папы по части объятий. Она всегда обнимала меня так, будто не собиралась никогда отпускать.
– Я в порядке, – ответила она, словно убеждая в этом саму себя.
– Я могу что-нибудь сделать?
Она указала на стул:
– Садись.
Мама, будто официантка, подала мне кекс и чашку кофе, а сама села напротив, наблюдая, как я разламываю его надвое. Из серединки кекса поднимался пар.
– Как хорошо, что ты дома.
Она протянула руку, чтобы поправить спутанный завиток на моем лбу.
– Так и не надумала пойти сегодня со мной на похороны? – ненароком спросила я, медленно отламывая кусочки кекса. – Закроешь гештальт.
– Я закрыла его много лет назад. – Она поднялась из-за стола и подошла к раковине, чтобы помыть противень.
Закончив с едой, я поставила пустую тарелку в мойку и встала рядом с мамой, почти вплотную, как ей нравилось.
– Я переживаю, что потом ты пожалеешь, если не пойдешь.
Она посмотрела на меня и прокатилась своей холодной, мокрой рукой по моей щеке.
– И откуда у меня такая замечательная дочка? – На мгновение ее губ коснулась улыбка, но затем она вновь повернулась к грязной посуде. – Правда, солнышко, я в порядке.
Форест-Лаун находился в получасе езды от дома моих родителей, и я на всякий случай вышла за сорок пять минут до начала. Мама с папой одолжили мне свою машину и сейчас махали мне на прощание с подъездной дорожки.
Я опустила окно перед тем, как завести двигатель.
– Вас точно никакими уловками не заманить со мной?
– Миранда, езжай, – слишком настойчиво отрезал папа.
– Увидимся, когда вернешься, – добавила мама.
Отъехав от дома, я вновь взглянула на маму, надеясь увидеть на ее лице хотя бы какой-то намек, какое-то доказательство, что ей больно, несмотря на слой косметики, нанесенный утром, дабы специально сбить нас с папой с толку. Однако мама лишь помахала мне рукой, будто я собиралась на выпускной, а не на похороны ее единственного брата.