В тот год мне только исполнилось пятнадцать, и я страшно завидовала Птичке. Она, хоть и была на год младше, уже обзавелась не только плавностью линий, но даже и весьма заметной грудью. Я же больше напоминала анатомическое пособие из кабинета биологии нашей «Школы с углубленным эстетическим развитием». Внезапно удлинившиеся ноги и руки доставляли немало неудобств, от того, что их надо было куда-то девать и как-то управлять ими. Резкий же скачек роста привел к тому, что к свадьбе Ксава купленное загодя пышное, розовое «принцессное» платье стало несколько короче, чем планировалось, да и атласная лента переместилась с талии под условную грудь. К сожалению, обнаружилось это досадное обстоятельство за пару часов до мероприятия, уже в замке семьи Моник, и изменить что-либо было невозможно. Платье мне нравилось, поэтому, повздыхав, я решила, что в борьбе между джинсами и пеной розовых кружев кружева ведут с разгромным счетом. Волосы мне уложили валиком, и надели сверху маленькую розовую же шляпку с перьями. Я взглянула в зеркало на свои острые колени и локти, постаралась одернуть платье вниз, и, вздохнув, признала, что некоторые вещи ничем нельзя исправить. Впрочем, ни один из гостей не позволил себе ни обидных взглядов, ни ехидных комментариев, а если вы были пятнадцатилетней девочкой, то знаете, как это может быть важно.
Церемония в саду была прекрасна. Ксавье в темно-синем свадебном сюртуке, оттененном нежной бутоньеркой на лацкане, белом вышитом жилете, с причудливо завязанным галстуком, казалось, сошел с одной из картин в замке. Моник была одета в кремовое платье в стиле ампир, голова и плечи её были покрыты вуалью. Когда Рене, отец невесты, вел её к алтарю, установленному под аркой из живых цветов, она казалась хрупкой, трогательной и беззащитной. Я видела, какими жадными глазами брат смотрит на Моник, опирающуюся на руку отца, и мечтала, что когда-нибудь у меня будет такая же свадьба. Само собой, без друзей Ксава не обошлось — мрачный Рауль в одежде, сочетающей черное и серебро, был шафером, а смешливый Николя, прилетевший на свадьбу со своей невестой, белокурой красавицей Элен, исполнял роль друга жениха. Впрочем, надо отдать Раулю должное — он так и не смог испортить праздник, видимо, не особенно и старался.
А сразу после церемонии я добралась до графской библиотеки и надолго «залипла» там, как в пещере с сокровищами Али-Бабы. Очнулась уже только тогда, когда в помещении стало темнеть, и понадобилось найти, где же включается освещение. Выключатель, как ему и положено, оказался у самой двери, и я уже собиралась щелкнуть клавишей и вернуться к найденному рыцарскому роману, когда услышала шаги по коридору. Мама частенько учила нас с Ксавом, что тот, кто подслушивает, ничего хорошего о себе не услышит, и все же — я замерла, прижавшись к приоткрытой створке двери.
— Я не собираюсь бегать по замку в поисках взбалмошной девчонки! — Возмущался, кто бы вы думали? Конечно же, Рауль. — Иначе, пожалуй, мне, как шаферу, придется танцевать еще и с этим невозможным созданием!
— Рауль, ты слишком строг к девочке, — отозвался Николя. — Да и было бы неплохо убедиться в том, что с ней все в порядке. Она слишком долго отсутствует на приеме, как бы с ней что-нибудь не случилось.
— Девочка! — Фыркнул надменный черноволосый кошмар. — Ей уже пятнадцать! В Новом Мейфере её бы уже вывели в свет. Ты можешь себе представить в этом невозможном розовом фламинго трепетную невинную дебютантку?!
— Сознайся, что сестра Ксава тут не причем. Будь честным сам с собой — ты срываешь на девочке злость за то, что тебя в очередной раз провела и бросила Аманда! — В удаляющемся голосе Николя звучал укор.
Я же сползла на пол, зажимая руками рот, в отчаянной попытке не заплакать.
«Розовый фламинго» стал моим личным кошмаром. И даже теперь, когда у меня появилась грудь, и сама я, по словам сыновей барона Хольма, стала «хорошенькой девушкой» я не могла переступить через себя. Нет, двойняшкам Петьке и Пашке я верила, у них совершенно не было резона меня обманывать, тем более после того, как мы заключили «Пакт о брачном нейтралитете». Но каждый раз, когда мои отношения с молодыми людьми доходили до чего-то более серьезного, чем прогулки по парку, в памяти всплывала эта фраза, я сжималась в комок, и ничего не могла с собой поделать. Последняя катастрофа случилась больше двух лет назад, когда долго и красиво ухаживавший за мной одногрупник, так и не добившийся от меня взаимности, рассержено хлопнул дверью, бросив на прощание презрительное: «Книжная моль! Совсем со своими романами из реальности выпала». Немудрено, что я начала всячески избегать отношений и окончательно ушла в книги. Книгам было все равно, как я выгляжу, и, в отличие от мужчин, книгу я всегда могла выбрать такую, которая бы соответствовала моим ожиданиям.
За эти годы все в поместье так привыкли к тому, что я знаю, где и что хранится в библиотеке или архиве поместья, что я, фактически стала то ли библиотекарем, то ли архивариусом семьи Лисициных. Поэтому, не особо мудрствуя, после окончания школы я поступила в ГУГ — Гуманитарный Университет Геи — на факультет социальных коммуникаций, и кафедра библиотековедения и библиографии приняла меня в свои радушные объятья. Этим летом, после успешного получения диплома бакалавра, я наслаждалась заслуженными каникулами. Поскольку тему я выбрала непростую: «Структурная наполняемость семейных библиотек с середины XXI века до настоящего времени (на примере библиотеки семьи Лисициных)», то и пропадала я в библиотеке сутками, частенько засыпая на стареньком диване возле камина, подтверждая давнее семейное прозвище «книжный червячок». Так что замечание Старших Лисси про свежий воздух было не лишено здравого смысла. Но все равно было обидно.
За всеми этими мыслями читать мне совершенно расхотелось, я забралась в кресло с ногами и привычно уплыла в мечты. В реальность меня вернул весьма решительный стук в дверь и голос мамы.
— Мила! Немедленно открой дверь! Я знаю, что ты там!
Я страдальчески закатила глаза. Мама до сих пор назвала меня детским именем, оставшимся с тех пор, когда я не могла выговорить «Амели» полностью. И это тоже было ужасно обидно, словно мама, даже обращаясь ко мне, подчеркивала, что я еще не повзрослела.
Пришлось встать, и открыть дверь. Мама оглядела меня с ног до головы, протиснулась в помещение архива, и заняла единственное кресло, которое я считала своим. Мне же пришлось присесть на краешек стола, и я тут же принялась качать ногой, зная, что мама не выносит, когда я так делаю.
— Мила, — вздохнула она, — у меня есть к тебе серьезный разговор.
Я поежилась — в моем представлении фраза о серьезном разговоре не сулила ничего хорошего, и значила, что сейчас я получу выволочку или очередную порцию нравоучений.
— А никак нельзя обойтись без разговора? — Закинула удочку я. Не то, чтобы я надеялась избежать этой неприятной процедуры, но попробовать стоило.
— Увы, нет, — отозвалась мама. И продолжила после долгого вздоха. — Сегодня со мной связалась тетушка Агата.
— Она больна? С ней что-то случилось? — Переполошилась я. Тетушка Агата, вдова дяди Винсента, была мне симпатична, как только может быть симпатичен человек, с которым ты состоишь в настоящей, бумажной переписке. Я обожала получать письма, написанные ровным, бисерным почерком на дорогой, надушенной бумаге, которые можно было смаковать несколько дней, по чуть-чуть, растягивая удовольствие, как хорошее вино.
— К счастью, она в добром здравии. Но она хотела бы разобрать библиотеку дяди Винсента, и просит, чтобы я отпустила тебя ей помочь.