Но лишь когда Сильвия начала всерьез терзаться бесцельностью своего существования, в ее мозгу забрезжила и начала принимать конкретные очертания некая мысль.
Собственная книжная лавка.
Ее заведение будет привлекать такую же публику, как у Адриенны. Но вдали от магазинчика, который она так полюбила, и от его хозяйки, которую она полюбила слишком сильно. Нью-Йорк достаточно далеко от Парижа, чтобы защитить ее несчастное сердце.
Да! Книжная лавка! Ее собственное заведение. Идея все сильнее захватывала Сильвию, и она уже не могла удержать ее в себе, не могла не поделиться с Адриенной и Сюзанной, когда они вечером готовились к очередным чтениям, заставляя магазин рядами стульев, а стол — бутылками с вином. Вообще-то Сильвия караулила момент, чтобы обсудить свою идею наедине с Адриенной, но Сюзанна как на грех все время крутилась рядом.
— Я, между прочим, подумываю открыть в Америке магазин книг на французском языке, — обронила Сильвия, изо всех сил стараясь не выдать переполнявшего ее энтузиазма.
— Какая чудесная мысль! — воскликнула Сюзанна, что стоило ей приступа кашля.
Адриенна бросилась к ней, схватила одной рукой за локоть, а второй стала круговыми движениями поглаживать ее спину между выступающих острых лопаток.
Вот бы почувствовать, каково это.
— Мысль и правда замечательная, — согласилась Адриенна, не спуская глаз с Сюзанны, пока та отходила от приступа. — А мы что будем делать без тебя здесь в Париже?
У Сильвии сердце чуть не выскочило из груди при мысли, что по ней могут, по ней будут скучать.
— Мне тоже будет вас очень не хватать.
— Но все же твой дом Америка, — продолжала Адриенна, и в ее тоне проскользнули — неужели правда? — нотки сожаления.
— В этом я как раз не уверена. В последние месяцы я чувствовала себя здесь счастливее, чем могу выразить словами.
— Мы не меньше твоего счастливы, что ты с нами.
Снова кашель, снова поглаживания.
У Сильвии заныло сердце. Нью-Йорк. Достаточно ли он далеко?
Она понимала, что должна уехать из Парижа, иначе ее сердце разобьется, но еще не была готова насовсем оставить Европу и заняться книжным магазином в Нью-Йорке, и потому, когда ей на глаза попался плакат Красного Креста о наборе добровольцев в Сербию, возбуждение затопило ее с головы до пят. Она никогда не бывала в Белграде, и она хотела хоть чем-то помочь военным действиям. «Призыв на службу — дело столь же благородное, как и призыв к служению Богу», — часто повторял ее отец, а Сильвии уже доводилось быть волонтером — в 1916 году, когда она отправилась в сельскую глушь Франции помогать крестьянам пахать земли. Нет, она не перевязывала раны и не сидела за рулем кареты скорой помощи, но и ее работа была тяжелой и благодарной, и позже Сильвия тосковала по такой цели и по очищающему физическому труду.
Так что конец 1918 года застал ее почти в двух тысячах километров к югу от Парижа, одетой в брюки цвета хаки и с рюкзаком, набитым консервами и стопкой дорогих ее сердцу книг, включая «Портрет» Джойса, который в последнее время она страстно жаждала перечитать; она нашла утешение в том, как герой стремится прийти к более самобытному образу жизни в этом мире. Она узнавала себя в попытках Стивена Дедала обрести смысл через интеллектуальный поиск, ей приносили искупительное освобождение его описания похоти, в милосердные моменты заглушавшей чрезмерное кипение его разума. Каково это — отдаваться страсти настолько, чтобы забылись все прочие беды?
Сейчас забыться у нее получалось, только когда она сосредоточивалась на нуждах селян под Белградом и подвергала свое тело тяжелому многочасовому труду.
Хотя Перемирие[22] объявили совсем вскоре после ее приезда, противопехотные мины по-прежнему оставались в земле, а вражда между недавними противниками никуда не делась. В итоге то и дело вспыхивали отдельные стычки со стрельбой, в результате которых люди получали ранения от шрапнели, требовавшие ухода, к тому же местному населению от мала до велика не хватало одеял, одежды и обуви, средств гигиены и, конечно, продовольствия. Сильвия была и сиделкой, и заботливой тетушкой, и амбулаторной медсестрой; она штопала носки, читала вслух, писала под диктовку письма, держала за руку и делала все прочее, в чем нуждались вверенные ее попечению люди.
22
Речь идет о Первом компьенском перемирии — соглашении, заключенном в 1918 году между Германией и Антантой и положившем конец фактическим военным действиям Первой мировой войны.