– «Башня должна стоять ради них обоих», – прочитала Рэйчел вслух. – Раньше я никогда не понимала, что значит эта строчка, а теперь ясно, что Эвелина пишет о муже и сыне. Она построила башню-маяк в память об умершем сыне, которого, вероятно, тоже назвали Джеймсом. Он, должно быть, родился мертвым или прожил совсем мало, так как о нем нет никаких упоминаний в семейных и церковных хрониках. Тогда мертворожденных не оплакивали, как сейчас, и не вели их официальный учет. В память о потерянном ребенке Эвелине наверняка не осталось даже могилы.
– И она решила построить… маяк? – изумился Тоби.
– Она была очарована маяками, ты заметил? – ответила Рэйчел. – Ее тетради… я же говорила, что некоторые эскизы выглядят так, будто их нарисовал ребенок? Думаю, она всегда любила маяки, с раннего детства, и с годами это увлечение переросло в интерес к их конструкции и архитектурным особенностям. Потом она потеряла сына, на нее обрушилось страшное горе… Возможно, Джеймс и подтолкнул ее к этой мысли; может, сам предложил ей построить маяк в надежде, что это вытащит ее из депрессии. Деньги у них были, и, очевидно, он очень ее любил.
– Она назвала башню в его честь.
– В их честь, – поправила Рэйчел. – Поэтому все всегда и считали, что маяк построил ее муж. Даже если люди тогда знали правду, со временем факты затерялись.
Они замолчали и задумались. Тоби взглянул на записку на экране, а затем на дарственную надпись на томике Остин. У букв был разный наклон.
– Надо было сразу обратиться к эксперту-почерковеду, – сказал он. – Тот за десять секунд определил бы, что почерк женский. Почему мы об этом не подумали?
– Потому что нам всегда твердили, что башню Джеймса Макдональда построил Джеймс Макдональд, и мы приняли как данность, что архитектором был мужчина, – ответила Рэйчел. – А о его жене не было известно ничего, кроме того, что она сумасшедшая.
– Думаешь, это правда?
– Про безумие? – спросила Рэйчел. – Думаю, она горевала по ребенку и была в депрессии. Но это не значит, что она сошла с ума. Хотя если женщина решает построить маяк на холме в нескольких милях от моря… да, пожалуй, любой скажет, что она рехнулась.
Тоби пристально посмотрел на нее.
– Может, Эдвард Маккриди запустил этот слух?
– Слух пустить ничего не стоит, – тихо ответила Рэйчел. – А вот остановить намного сложнее, особенно если тот, кто рассказывает самую интересную историю, кричит громче всех. Может, потому Джеймс Макдональд и решил от него избавиться. – Она вдруг почувствовала, как эта забытая история всей тяжестью опустилась ей на плечи. – Я хочу узнать историю Эвелины. Хочу понять, что случилось, как и почему…
– Возможно, ответ где-то на чердаке, – заметил Тоби. – Я отсканировал еще не все документы. Мы можем продолжить поиски. – Он потянулся через стол, взял ее руку в свою – простой жест поддержки, как тогда, когда она положила руку ему на плечо в темноте перед рассветом. – Если ответы там, мы их найдем.
Рэйчел ничего не сказала, лишь смотрела на его большой палец, погладивший ее кожу. Она вдруг почувствовала благодарность за то, что он был рядом, благодарность за то, что пока не осталась в одиночестве, и еще за то, что не только ей так отчаянно хотелось узнать правду.
– Ты ужинала? – спросил он. – Наверняка нет. Давай сделаю тебе пасту. Десять минут, и будет готово.
Она согласилась, потому что проголодалась, а на кухне Тоби было тепло и светло; тени в углах казались не зловещими, а уютными, а еще она подозревала, что ему, как и ей, хорошо известно, каково это – всегда носить на душе груз. Всегда. Всегда.
Глава двадцать четвертая
За первой ночевкой в доме Иди последовала вторая, а потом и третья. Они ничего не обсуждали; просто каждый вечер после урока гравюры Иди ставила перед Джилли тарелку с едой, а потом Джилли просто… никуда не уходила. Она нервничала и знала, что принимать чужие одолжения – плохая идея, но не могла притворяться, что ей не нравится спать в нормальной кровати и жить в нормальном доме рядом с человеком, от которого не исходит угроза. К тому же идти Джилли было больше некуда, особенно если она собиралась и дальше работать в книжном – а она собиралась. Она подозревала, что рано или поздно Иди ее выгонит, и вела себя тихо как мышка и старалась поменьше попадаться ей на глаза. Пользовалась вещами Иди только при крайней необходимости, еду с кухни не брала, ела лишь то, что Иди сама ей предлагала. Все клала на свои места. Максимум, что она себе позволяла, – попить воды из-под крана.