На втором охраннике висел дед. Руки его не были связаны, и он воспользовался минутой, когда все отвлеклись на кричащую жертву, рывком дотянулся до ножа на бедре наемника, вцепился ему в ногу, но встать уже не успел и быстро, как швейная машинка, втыкал нож куда доставал — в бедро, пах, живот. Кровь быстро намочила ткань камуфляжа, слепила ее с кожей и теперь от каждого тычка выплескивалась ленивым невысоким фонтанчикам, словно внутри ее было слишком много, и она давно искала брешь, чтобы покинуть тело.
Наемники не зря получали зарплату. Пули прошили колени деда едва ли не через секунду после того, как Варан понял, в чем дело. Ноги подломились, и дед свалился на землю. Упал за ним и наемник, но не так, как хотелось бы всем пленникам, не безжизненным мешком.
Рядом тут же оказался тот самый кормчий, чьего имени Кнут еще не знал. Выпрямил сжавшееся от боли тело пострадавшего бойца, полил рану живчиком и наложил руки, как делали это шаманы всех племен во все времена. Вот только от действий шаманов вряд ли была какая–то польза, а кормчий явно знал толк в подобных делах. Кровь остановилась почти сразу же. Наемник перестал биться, застыл, закрыл глаза и только изредка глухо стонал.
Подошел и сам Корч, медленно, вразвалочку. Посмотрел на результат работы знахаря, удивленно хмыкнул: «Силен ты. Не врут люди», — и отдал приказ остальным:
— Заканчивайте уже, — и подкрепил слова грязным ругательством, — На дневной заработок оштрафованы все.
Варан рывком дотащил толстого до клетки и швырнул его туда как мешок с мясом. Парень даже не попытался поднять голову, когда над ним нависла раскрытая пасть зверя.
Деда потащили вдвоем, за подмышки, волоком. Тот уже осознал, что не смог убить врага, не достиг желаемой цели. Лицо продолжала искажать злость, но он больше не нападал, сник и не сопротивлялся до самой клетки. И только внутри, когда на него бросился вечно голодный монстр, дед приподнялся на локте и успел с размаху, так что по всей поляне раздался треск ломающегося запястья, врезал мутанту по огромным, острым как ножи зубам.
На минуту все стихло. Звери, довольно урча, подбирали с пола остатки мяса. Наемники и кормчие смотрели на лежащего на земле израненного бойца, и только Корч выглядел вполне довольным, даже впечатленным произошедшим.
— Варан, как его звали то?
Наемник удивленно оглянулся.
— Кого?
Корч кивнул в сторону третьей клетки.
— Деда этого?
Боец недоуменно пожал плечами. Командир кормчих оглянулся к пленникам в клетке.
— Как его звали то?
Никто не ответил. Большинство в клетке даже не услышали вопроса. Подал голос кто–то из наемников.
— Да они ж новички, в основном. Кто их знает?
Корч разочарованно потер подбородок.
— Всех бы вас пятерых на него одного поменять, — и снова выругался, но уже беззлобно.
Кнут дрожал от страха и ненависти. Или только от страха, но убеждал себя, что и от ненависти тоже. Он еще никогда так не пугался. Когда Ясень убил зараженного Диму — держался. Когда мутант грыз еще живого Ясеня — справился. Убегал от монстров. Стрелял в зараженных друзей и односельчан. Несколько раз убивал мутировавшую копию самого себя — но никогда не впадал в бессильный парализующий ступор.
А увидел, как живые люди скармливают мутантам живых людей — и застыл в немом ужасе. Хотел пошевелиться и не мог. Понимал, что не должен сидеть просто так, что нужно вскинуть оружие и стрелять, стрелять, пока не кончатся патроны, и потом умереть, но знать, что не позволил себе остаться в стороне.
Хотел, но не смог. И не потому, что был слаб, связан или не знал, что делать. А потому что испугался. Как кролик, умирающий от разрыва сердца при громком крике. Как последний предатель и трус, которых в книгах про войну всегда безжалостно расстреливали. Хорошо бы сейчас пустить себе пулю в висок, но руки дрожали так, что не то, что попасть по курку — автомат не поднимешь.
С трудом поднялся на четвереньки, активировал дар и пополз в сторону клеток. Слишком долго он думал. И в нужный момент ничего не сделал. Теперь же делал, не думая. Просто чтобы не сидеть на месте, не продолжать ненавидеть себя за слабость.
Дополз, поднялся в полный рост, отыскал глазами лежащего в забытьи Ворота. Пожалуй, если растормошить, можно будет тихо, не привлекая внимание, посоветоваться. Благо, негромкий разговор невидимость не сбивал. Ни наемники, ни кормчие не услышат — слишком далеко находятся и все заняты своими делами. Кроме, разве что, Свиста и Пластуна. Они то как раз шли по направлению к клеткам.
Свист твердо держался на ногах, но в его голосе и движениях появились легко уловимые оттенки опьянения. Он приобнимал напарника, глупо посмеивался, а лицо сияло непосредственной радостью подростка, получившего на день рождения любимую игрушку.