— Суд, поди, идет.
— То ли идет, то ли его обходят. Без малого полтораста человек душегубица прикончила. Собственные имения оголила. Как только людей не мучила, а суда все нет как нет.
— Но ведь совершился же суд. И к заключению ее до конца ее дней приговорили, и поместья лишили, и дворянства. Даже женщиной называться и то запретили.
— Поздновато, Катерина Романовна, куда как поздновато. А почему? Потому что не справедливость монархине важна, а расчет.
— Дядюшка, никогда с вами не соглашусь!
— Да ты послушай, а потом не соглашайся. Чего ждала государыня, сама подумай. Семь лет Салтычиха лютовала, семь лет о ней государыне докладывали, только понадобилось, чтобы Иоанна Антоновича, упокой, Господи, душу мученика, не стало, старшей ветви государя Алексея Михайловича конец положен был. Ведь Дарья-то Ивановна из салтыковской семьи, в самом что ни на есть прямом родстве с Иоанном Антоновичем.
— Полноте, дядюшка!
— Чего ж «полноте». Ты хоть то припомни, что родная сестрица Дарьи царевне Прасковье Иоанновне золовкой приходится: обе за родными братьями Дмитриевыми-Мамоновыми замужем. Покуда Иоанн Антонович жив был, лучше выходило родню его московскую не трогать. Не стало страдальца, и Дарье приговор вышел.
— Но вы же сами, дядюшка, вернее, супруга ваша от Анны Иоанновны какие беды претерпела.
— Так что ж, после того и справедливость забыть? Нет, Катерина Романовна, закон тогда цену имеет, когда для всех один. А коли каждый его по своему разумению применять начнет, не выбраться нам из казней да убийств.
— В благородстве ваших чувств, дядюшка, я никогда не сомневалась.
— Вот и спасибо на добром слове. А что за границу собралась, может, и не так уж плохо. Все говорят, — конец орловской империи приходит. Не нужны братцы более императрице. Случая, толкуют, ищет, чтоб избавиться от всего семейства. Разумовские хоть жадными не были, а эти так ко всему руки и тянут. Бог даст, к твоему возвращению не будет братцев. Глядишь, и ты опять в доверие да любовь государыни войдешь. Тебе оно не помешает, чем так одной с детишками, как рыба об лед биться.
— Полноте, дядюшка, это без привычки трудненько приходилось, а теперь-то я уж и справляться начала. Порядок какой-никакой по имениям навела. С долгами князь Михайлы полностью расплатилась.
— Неужто со всеми?
— Со всеми. Чтоб на детях моих не висели.
— Умница ты наша! Да вот спросить тебя забыл: как путешествовать-то собираешься? Денег у тебя хватит ли?
— В долг бы не поехала.
— Все так, да только правду ли говорят, будто дом свой петербургский, княгинюшка, ты к продаже назначила?
— Правду, дядюшка. Пока вояжировать буду, мне доверенный человек это дело охлопочет.
— Да как же без дома-то? Вернешься, где жить станешь? Неужто квартиру снимать? Ты, княгиня Дашкова?
— Я в Москву вернусь. В Москве дом есть. Один отстроила, другой рядом прикупила.
— О дворе не думаешь?
— Не думаю.
— Ну и ладно. Да, впрочем, чего наперед загадывать! Доброго тебе пути, племянница.
Глава 11
Начало странствий
Среди множества впечатлений, которые, без сомнения, ожидали меня в пути, я положила не пропустить ни одного, связанного с нашей российской историей. Сведения, полученные от дядюшки Михайлы Ларионовича, составили целую историческую энциклопедию, которую теперь случай предоставлял мне возможность существенно пополнить, тем более живыми картинами. Госпожа Каменская охотно поддержала меня в моем желании, и долгие часы езды в душном возке мы коротали рассказами и воспоминаниями. Несколько дней, проведенных исключительно для отдыха в Риге, настроили нас на соответствующий лад, и приглашение графини Амалии-Шарлотты Кейзерлинг провести неделю у нее в Кенигсберге пришлось как нельзя кстати. Имя Кейзерлингов постоянно звучало в воронцовских домах, начиная со злосчастного Германа Иоганна, прусского посланника при дворе Петра Великого, столько лет домогавшегося брака с бывшей царской любовницей Анной Монс и сохранявшего, несмотря на все запреты и выражения недовольства государем, верность своему чувству. Согласие на брак Анны государь дал лишь после того, как состоялось его бракосочетание с государыней Екатериной Алексеевной. Но конец долгого ожидания оказался далеко не счастливым. Бракосочетание состоялось, однако через несколько месяцев после него молодая графиня стала вдовой. Госпожа Каменская восхищалась этой историей, тогда как меня куда более интересовали недавно скончавшийся Герман Карл Кейзерлинг и близкий друг Фридриха Великого полковник Дитрих Кейзерлинг, памяти которого просвещенный монарх посвятил несколько превосходных стихотворений, в которых называл его Цезарионом. Для многих Герман Карл Кейзерлинг остался в памяти как человек, способствовавший появлению при дворе вдовствующей герцогини Курляндской Анны Иоанновны Эрнеста Бирона, чем заслужил приглашение на русскую службу сразу же по вступлении на престол этой императрицы. Дядюшка Михайла Ларионович почитал графа как одного из блестящих дипломатов, который по поручению императрицы Елизаветы Петровны успешно способствовал облегчению положения православных славян в границах Римской империи. Мне довелось прочесть несколько его книг, в том числе заинтересовавшую меня особенно историю королевской Берлинской академии наук. Подобная тема была близка автору, поскольку граф очень недолго, но на редкость успешно возглавлял Российскую академию наук. Срок в несколько месяцев — с середины до конца 1733 года, — казалось, не давал возможности президенту показать свои качества. Тем не менее граф Кейзерлинг сумел упорядочить академическую отчетность, всегда славившуюся своей запутанностью, получить от императрицы огромную сумму на покрытие академических долгов, составить очень подробную инструкцию об управлении Академией и взять на службу Василия Тредьяковского, которому поручил принять все меры к очищению русского языка и поэтического и обиходного. Забота графа о языке была так велика, что он специально обратился к составлению российской грамматики, которая была поручена Василию Ададурову. Теперь мне предстояло познакомиться с его сыном Генрихом Кристианом, часто выполнявшим отдельные поручения русского двора и успешно пробовавшим свое перо в сочинениях исторических, в частности касавшихся положения и прав Курляндии. Мои сведения, полученные в свое время от Ададурова, существенно пополнились рассказами вдовы графа Германа Карла, живо помнившей все перипетии академических дел своего супруга. Передо мной предстали как бы две стороны медали, потому что мне довелось достаточно подробно разговаривать и с Василием Евдокимовичем Ададуровым, обучавшим русскому языку государыню в бытность ее великой княгиней. И если сегодня никто бы не мог упрекнуть императрицу в незнании русского языка или неправильных его оборотах, то это было делом педагогического таланта Ададурова, выполнившего поручение графа Кейзерлинга и составившего российскую грамматику. Многие говорили, что в выполнении столь нелегкого труда ему немало помогали его способности математика и соответствующая упорядоченность мышления. Господин Ададуров был адъютантом Академии наук по математике, учеником и помощником знаменитого Бернулли. Государыня сразу же по своем вступлении на престол вернула былого учителя из ссылки, которую он отбывал по воле императрицы Елизаветы Петровны в Оренбурге, и тотчас же назначила куратором Московского университета.