— Видишь, видишь, а с сыном такой шум устраивает. Со стороны поглядеть — не иначе, ревность материнская.
— Может, и так, батюшка. Хороша, хороша кузина с императрицей, а не все промеж них ладно, как посмотрю.
— Дай только Бог, чтоб подольше нелады те на явь не выходили. Прибытку от того никому не будет.
— Как это складно все у вас выходит, княгиня. Почитать ведомости, только императрица да вы вдвоем вояж в Финляндию совершали!
— Не понимаю вашего намека, господин Ланской.
— Что ж тут понимать, в отчетах о вояже, кроме императрицы, одно ваше имя и мелькает, тогда как, коли память мне не изменяет, были там и граф Иван Чернышев, и обер-егермейстер Нарышкин, и статс-секретарь Безбородко, и граф Строганов, и Чертков, об управляющем Кабинетом господине Стрекалове да дежурных камергерах уж и не говорю.
— Ваши претензии вы должны обратить, господин Ланской, к князю Барятинскому. Он, как обер-гофмейстер, обязан был представлять все отчеты, и непременно за своей подписью. Все, где стояла его подпись, печаталось Академией немедленно и без поправок. Я же тем более к протоколам этим отношения не имела.
— Это при вашем таланте во все вмешиваться и всему задавать тон?
— Надеюсь, я вмешиваюсь только в то, что составляет мои служебные обязанности. У вас нет никаких прямых обязанностей, господин Ланской, и поэтому вы так воспринимаете мою деятельность.
— Мои занятия меньше всего касаются вас, княгиня. И если откровенно говорить, просто смешно говорить о служебных обязанностях женщины, берущейся руководить академиками. Что вы понимаете в их трудах!
— Этот вопрос я решала и буду решать только с самой императрицей, настоявшей на моем назначении.
— Вот именно! Вы любите решать все вопросы один на один с императрицей, внушая государыне ваши тщеславные и нелепые замыслы, вроде отчетов, где только ваша персона оказывается достойной всеобщего внимания. Вам нужно, чтобы весь свет знал о вашей близости к государыне!
— Знаете что, милостивый государь, как ни велика честь обедать с государыней — и я ее ценю по достоинству, — но она меня не удивляет, так как я пользовалась ею со своих младенческих лет. Как крестница покойной императрицы Елизаветы Петровны, я сиживала у нее на коленях во время обедов, а когда подросла, мой стул стоял возле ее кресла. Государыня навещала наш дом каждую неделю, и потому вряд ли бы я стала печатать в газетах о преимуществе, которым пользуюсь от рождения и по рождению.
— Каково бы ни было ваше преимущество по рождению, княгиня, вы не упускаете случая подчеркнуть вашу нынешнюю близость к монархине скорее всего потому, что слишком много особ обладает тем же преимуществом, а может быть, и большим.
— Вы забываетесь, граф!
— В чем же? И уж если вы применили наконец мой титул, то должен вам напомнить, насколько он старше того, которым располагал ваш отец. Ланские в шестнадцатом веке выехали из Польши, уже имея этот титул, что же касается Воронцовых, то, если мне не изменяет память, ему едва исполнилось сорок лет.
— В нашем разговоре нам незачем касаться заслуг наших предков — пусть каждый пользуется заслуженным уважением и славой, если их в действительности приобрел, а не был простым носителем ничем не оправданного титула.
— Что вы хотите этим сказать?
— Только то, что человек, движимый только честностью и поставивший для себя целью служить государству, может на сегодняшний день пользоваться меньшим влиянием и славой при дворе, чем иные водяные пузыри, которые возникают у всех на глазах и так же легко лопаются. Переливающаяся в их поверхности радуга не что иное, как отражение чужого величия и блеска. Но вот и императрица. Думаю, вам пора остановиться в ваших нелепых претензиях, граф, и не ставить себя в глупое положение перед ее императорским величеством.
— О, об этом вы не беспокойтесь, княгиня! И не путайте вашего положения с моим — они несравнимы.
— И слава Богу!
Глава 16
Дела Российской Академии словесности
— Ваше величество, княгиня Катерина Романовна Дашкова настоятельно просит вашей аудиенции.
— Что там на этот раз? А впрочем, проси.
— Государыня, я понимаю, сколько несвоевременен мой визит…