— Это потому, что Михаил последний.
— И еще потому, что он родился после коронации государя.
— Да, в шутку государь говорит, что только Михаил является настоящим императорским высочеством.
— Так вот пусть именно великий князь и передаст отцу прошение. Полагаю, государь не сможет ему отказать.
— Хотелось бы надеяться.
Какое счастье! Нам разрешено ехать в Троицкое. И притом немедленно, потому скорое половодье превратит всю округу в непроходимые топи и болота. Так, во всяком случае, утверждают местные крестьяне. К тому же у нас нет колесных повозок и достать их в здешних краях просто невозможно. У меня до сих пор сжимается сердце, когда вспомню появившегося у крыльца избы лейб-курьера с пакетом, от которого все мы ждали самого худшего. Когда княгиня появилась на крыльце, чтобы принять его, я бросилась к ее ногам с просьбой не отчаиваться и с уверением, что и в Сибири можно жить. Каково же было наше удивление, когда из письма выяснилось, что император лично разрешает княгине вернуться в Троицкое, с тем, однако, чтобы находиться там невыездно. С разрешения княгини я переписала слова императора: «Княгиня Екатерина Романовна. Согласно вашему желанию, вам разрешается вернуться в ваше имение в Калужской губернии. Впрочем пребываю благосклонный к вам Павел». Княгиня тут же начала отдавать распоряжения готовиться к отъезду. Времени до половодья оставалось совсем немного, и тут моя нервная горячка задержала всех. Княгиня не пожелала оставить меня в Коротове одну с прислугой и за отсутствием докторов сама просиживала ночи напролет у моей постели, врачуя меня одной ей известными способами. На все мои просьбы уезжать как можно скорее, поскольку неизвестно, как может измениться настроение императора, княгиня отвечала твердым отказом, заявляя, что не привыкла никого оставлять в беде, тем более своих ближайших друзей, к числу которых она, к великой моей чести, отнесла и меня.
В то время как княгиня вернула меня к жизни, сама она, как только мы тронулись в обратный путь, стала чувствовать себя заметно хуже. Она стала менее разговорчивой, перестала шутить, что нередко делала в Коротове, чтобы поддержать наш дух, и словно ушла в себя. Она призналась, что отправила письмо своим друзьям-ученым в Академию Наук, интересуясь, как идут там дела, и несколько писем своим знакомым и некоему негоцианту в Англию. Из последнего я сделала вывод, что в душе княгиня надеялась на выезд за границу и мечтала оказаться на моей родине, которая так ее очаровала. Но на словах она не признавалась в своих мечтах, почти не упоминала о сыне и огорчилась все еще не устроенными долговыми обязательствами мисс Анастасии, которая стала капризничать я поговаривать о возможности снова поселиться в Петербурге. Мне кажется, того сердечного контакта, который был так необходим княгине, у матери и дочери не получалось и они даже начинали несколько тяготиться друг другом. Между тем княгиня часто обращалась мыслями к своей библиотеке в Троицком и говорила о необходимости ее пополнения, хотя это и требовало значительных трат. К тому же стало известно, что московский дом княгини и подмосковная потребуют немалых сумм на восстановление, так как сразу же после ссылки княгини в них были расквартированы по сто солдат и унтер-офицеров, которые сильно попортили мебель, отделку комнат и истопили весь запас дров, хотя княгиня доставила из имения три тысячи бревен. Состояние подмосковной было таково, что граф Александр Романович советовал княгине просто расстаться с этим уголком, чтобы не рвать себе сердца понесенными ущербами. Княгиня и сама сомневалась, что император разрешит ей когда-нибудь жить в Москве, ссылаясь на его злопамятность. В таком случае расставание с подмосковной станет естественным, не говоря о том, что позволит оплатить по-прежнему поступающие от князя Павла долги. Княгиня тяжело переживает, что князь совершенно равнодушен к хозяйству и склонен к тратам, которых не позволяет ему его доход. Она даже призналась мне, что ее удерживает при жизни прежде всего необходимость позаботиться о материальном благосостоянии князя Павла, супруга которого также во многом способствует расстройству его хозяйства.
— Андрей Львович, вы не раскроете мне секрета пристрастия государя к молодому князю Дашкову? Государь приглашает князя Павла Михайловича ежедневно к обеденному столу и бывает расстроен, если служебные обстоятельства мешают Дашкову занять свое постоянное место. Откуда родилась эта привязанность? Вам, как старому воспитателю государя, это проще предположить, чем мне.