Не меньшую опасность представляет и граф Кирила Разумовский. Его необходимо совместить с нами без его ведома или, во всяком случае, представив наши действия вполне безобидными и ничего не значащими. Любые перевороты претят графу, и главный способ воздействия на него — его давняя слабость к былой великой княгине, которая конечно же не могла быть удовлетворена, но все же оставила в его сердце приоткрытую дверь для сегодняшней, императрицы. Кирила Григорьевич скорее досадует на то недостойное положение, в которое поставлена императрица, нежели на бессмысленные поступки ее супруга. В одном из разговоров он мне со смехом сказал, что самодержцы на то и самодержцы, чтобы их глупости воспринимались окружающими как проявление высшей мудрости. Цинизм графа порой приводит меня в отчаяние, но отступиться от его кандидатуры решительно невозможно, главным образом из-за его влияния в обществе. Между тем лично государь проявляет к Разумовскому искреннюю симпатию и тем затмевает его взгляд на свои действия. Некоторым из них граф не придает значения, над иными насмешливо улыбается, но не более.
Между тем простая ссылка на имена Панина и Разумовского может значительно увеличить число наших сторонников и убедить в нашей правоте колеблющихся.
Порой я испытываю настоящее отчаяние, не имея, с кем поделиться своими сомнениями и колебаниями. И тем не менее я очень рада, что посольство князя Михайлы далеко до завершения. После многих недель, проведенных в Москве у матушки, он с нею же направился в Троицкое, благо оно находится на пути в Киев, через который должна проходить дорога его посольства. Горячность князь Михайлы и его понятия о чести непременно привели бы к новым столкновениям с императором и его все более многочисленными и все менее достойными любимцами. Меня приводит в ужас его арап Нарцис, пользующийся ничем не ограниченной свободой действий и высказываний, и нисколько не менее принц Георгий, с которым государь, повздорив за столом, едва не устроил настоящую дуэль. Только слезное вмешательство барона Корфе, бросившегося между дуэлянтами на колени, спасло российского императора от очередного позора. Князь Михайла никогда бы не согласился с тем, что подобные эксцессы имеют и свою положительную сторону, настраивая общество и гвардию против императора. Между тем это именно так. Сэр Кейт еще раз доказал свою редкую проницательность, предсказывая, что императору не избежать в самом скором времени всеобщего презрения, которое и может положить конец неудачному царствованию. С ним легко согласиться, но как не пропустить ту самую решительную минуту, которая должна принести удачу государыне и очистить для нее российский престол!
— Ваше императорское величество, пожар!
— Где пожар?
— На Охте.
— И большой?
— Большой, ваше величество, — усадьба целая занялась. Вон, столб огня отсюда и то видать.
— Шубу! Лошадей!
— Может, не надо, ваше величество? День был промозглый, морозцем все дороги прибрало, не простудились бы, ваше величество. Не государево это дело.
— Молчать! А как же дед мой, государь Петр Великий, на каждом пожаре бывал, сам крючьями да баграми орудовал? Жители столицы должны знать храбрость своего императора.
— Лошади поданы, государь.
— Вот и славно. Императрице скажи, чтоб к ужину не ждала, — вернусь, без нее обойдусь. А Елизавета Романовна…
— Елизавета Романовна, ваше императорское величество, уже в карете дожидаются. Сказать велели, что непременно с государем поедут, — за здоровье государя больно опасятся.
На царицыной половине дверь хлопнула. Половицы заскрипели. В окошке занавеска чуть приоткинулась.
— Уехали! Слава тебе Господи, уехали.
— Тебе бы туда, Василий. Твой дом-то горит.