— Вот теперь, Гриша, и за дело пора браться.
— Наконец-то! Думал, так и не решишься, матушка.
— Да ты что, Григорий Григорьевич! На последнем месяце и решиться?
— И то правда. Вот хотел тут сыночка посмотреть, к Чулкову съездить.
— И думать не моги! Какое посмотреть? Сразу людей в сумнение введешь, разговоры пойдут, толки. Вот коли все по нашей мысли станет…
— Повенчаемся тогда, Катеринушка, и сыночка во дворец заберем — пусть при родителях растет.
— Рано, Гриша, загадывать. Знаешь, не люблю. Товарищей-то многих ли уговорил?
— И уговаривать не надо, матушка. За тебя все горой — Орловым каждый поверит. Хотел тебе только сказать: не верь ты, государыня, княгине Катерине Романовне. Хоть она тебе душой и предана, а по глупости по бабьей глупостей может натворить. Так и братья полагают, не верят ей.
— Глуп ты, Гриша, сердцем добр, собой хорош, а глуп. По твоей простоте душевной тебе Дашковой не оценить.
— Да мы ж тебе, матушка, гвардию представим, а она что?
— А она, чтоб во дворце никто новой императрице противиться не стал. Такое гвардейцам твоим не по плечу.
— Не скажи, матушка. Кто штыку противустоять станет? Языком да сплетнями с ним не справишься. Ой гляди, Катеринушка, как бы княгиня-то тебя не оплела, не обошла. Хоть пьемонтца того вспомни.
— Одара?
— Вот-вот. Как с неба свалился. Ни кола ни двора, ни родни, ни службы, а она его тебе в секретари, почту твою, значит, доглядывать.
— Полно, полно, Гришенька. Не взяла же я его, близко к делам своим не подпустила. Нет у меня писем никаких, кроме родственных, вот и весь сказ.
— Да то, что ты мудра, матушка, и спору нет. Не о том разговор — к чему пьемонтец-то придуман был?
— Дозналась я о нем. Канцлер его на службу взял. Ловок, услужлив, расторопен показался. Граф Воронцов и возьми его в советники Коммерц-коллегии. Может, и удержался бы там Одар, только большего захотел, начал о службе при дворе хлопотать.
— А почему княгиня за него хлопотать стала? Ей-то что за интерес?
— Ну, Гришенька, чужая душа — потемки. Князь-то ее уже уехал. Всяко в жизни случается.
— Нет, матушка, о ней такого разговору нету.
— А Никита Панин?
— Да что со старика взять. Ему бы покрасоваться только. Башмаки с красными каблуками наденет, парик с бантом, кафтан расшитый. Сам себя за красавца да ловеласа принимает. Все говорят, Катерина Романовна веревки из деда вьет. День ли, утро ли к ней спешит, хвост пораспустить.
— Не так-то он уж и стар, Гришенька. Тебя-то много старее, а не стар.
— Все равно, матушка, Одара она тебе в соглядатаи прочила. Не иначе. Гляди, все он в Петербурге вьётся.
— Вьется, не спорю. Только верно знаю, княгиня его к опальному Строганову сватала, чтобы с собой в ссылку взял имениями управлять.
— Управляющий какой выискался!
— Надо полагать, никакой. Просто княгине его с рук сбыть хотелось. Может, прискучил, может, слухов поопасилась.
— Вот ты, матушка, на всякий случай мне и скажи, каких таких офицеров княгиня в твою пользу уговорила. Мы проверим.
— Откуда мне знать, друг мой. Я княгини не расспрашивала, рассказывать себе про них не велела.
— Что так?
— А так, чтоб, коли спросят, и впрямь ни слухом ни духом не ведать. Надежней.
— Сам дознаюсь.
— Нет, Гришенька, слово мне дай, что не будешь. Никому лишние разговоры не надобны. Помалкивай до поры до времени и свое дело делай, своих друзей собирай. Придет время, все друг дружку узнают, дай Бог, в добрый час. А пока поди, поди с Богом, засиделся ты, друг мой.
…Пошел. Дров бы не наломал. Прост, куда как прост. Обиходу не знает. С княгиней потрудней. Ей во всем первой быть надобно. Характер крутой, заносчивый. Потакать ей во всем надобно, может, тогда и удержится, бед не натворит. Все норовит в личные покои заглянуть, дружбу свою да преданность обозначить, к перевороту свою государыню склонить.
— Слыхал, братец, о новой конфузии?
— О чем ты, Михайла Ларионыч? Не о пирушке ли?
— О пирушке, говоришь? О которой?
— Да уж всех не перечтешь. О той, что в Летнем состоялась.
— Это после обеда-то парадного в честь мира, что ли?
— Вот-вот. Государю торжества мало показалось. Он с приближенными в Летний дворец поехать изволил. Немало до утра там оставался.
— Бог с ним, с обедом да ужином. Я о взятках.
— Эка невидаль!
— А то и невидаль, что государь решил от взяток себе часть брать.