На следующее утро Ричардсон обнаружил, что дом пуст: все до единого отправились в церковь. Когда же вся семья возвратилась, женщины пошли в кухню, чтобы приготовить завтрак, а мужчины уселись в кресла, чтобы прочитать воскресную газету. «Отец разделил газету на части и раздал каждому его «порцию». Себе он забрал финансовые страницы, брат получил спортивные, мне же достались театральные. Протягивая мне листы, он заметил афишку спектакля «Смерть коммивояжера», который шел в местном театре.
— И чего ради они ставят эти коммунистические пьески? — спросил он меня».
Джек Келли был из тех, кому повсюду мерещились коммунисты. Он горячо поддерживал действия Комитета по расследованию антиамериканской деятельности и вскоре стал у себя в Филадельфии одним из самых горячих сторонников сенатора Маккарти.
«После завтрака Грейс повела меня наверх взглянуть на трофеи, — вспоминает Ричардсон.
— Это мне напомнило святилище: все вокруг было затянуто черным бархатом, повсюду были выставлены кубки и медали, завоеванные обоими мужчинами, а еще висело несколько фотографий матери в качестве манекенщицы. Тогда я впервые узнал, кто такие гребцы Келли из Филадельфии. И еще мне бросилась в глаза одна немаловажная деталь: там не было абсолютно ничего, что имело бы отношение к Грейс, никаких фотографий — ровным счетом, ничего».
Утром, когда Грейс отправилась на машине с кавалером навестить дядю Джорджа, ситуация, казалось, изменилась к лучшему.
«Это был удивительный человек, — говорит Ричардсон, — очень добрый, обходительный и обладающий каким-то особым чутьем. В моих глазах он был полной противоположностью остальной семье. Джордж чем-то напоминал Грейс. Она боготворила его, и он тоже был весьма к ней привязан. Он заменял ей и мать, и отца. С первого взгляда было видно, что здесь живет интеллектуал и страстный поклонник искусства. Он был искренне рад, что мы любим друг друга; считал, что все идет просто великолепно. Он поощрял стремления Грейс и проявлял живой интерес к ее успехам. Он стал для меня единственным лучиком света за весь этот жуткий уик-энд».
Проведя у дяди Джорджа около часа, Грейс затем взялась прокатить Дона по городку; начав с Ист-Фоллз, она затем провезла его по памятным местам своего детства — Джермантауну и Честнат-Хиллу. Они наконец-то оказались наедине и могли поговорить. Оба сошлись во мнении, что предыдущий вечер был сплошным кошмаром. Ричардсон злился и чувствовал себя оплеванным, и Грейс не знала, как утешить его. «Она твердила одно и то же: какие это милые люди, если их узнать поближе».
Когда Грейс и Ричардсон возвратились на Генри-авеню, машин у дома не было и он, казалось, весь вымер. Однако в прихожей их встретила Ма Келли, пышущая «черной» яростью.
— Грейси, немедленно иди к себе в комнату! — приказала она.
И Грейс покорно, не проронив ни слова, поднялась к себе наверх. «Словно ребенок», — подумал Ричардсон, глядя, как его возлюбленная исчезла на втором этаже.
— Что касается вас, — обернулась Ма Келли к Ричардсону, не скрывая своего отвращения, — я требую, чтобы вы сию же минуту покинули этот дом!
Дон поднялся к себе, отчасти испытывая облегчение, однако в полном недоумении, которое длилось лишь до того момента, пока он не переступил порог комнаты. Там он увидел, что все содержимое его чемодана разбросано по кровати. «Все было выброшено, — вспоминает он. — Она даже и не думала скрывать своих действий. У меня с собой было письмо от моего адвоката о новом рассмотрении моего развода. Оно валялось открытое сверху, а рядом — конверт. А по соседству — упаковка презервативов, которые я прихватил на тот случай, если нам с Грейс удастся где-нибудь уединиться. Грейс всегда оставляла заботу о подобных вещах мне».
Одним выстрелом Ма Келли убила двух зайцев: узнала, что у ее дочери роман с женатым человеком и что ее девятнадцатилетняя Грейс давно уже не девственница. Когда пятнадцать минут спустя Ричардсон на такси покинул дом, внизу, в прихожей, не оказалось ни души. Он так и не увидел Грейс и понятия не имел, что она чувствовала в тот момент.
Однако чуть попозже, в тот же день, в дом на Генри-авеню заглянула Мари Фрисби. Она застала Грейс у нее в комнате лежащей на кровати с заплаканными глазами. Грейс поведала подруге о кошмарном уик-энде и о том, что родители пришли в ярость, узнав о ее романе с Ричардсоном. Джек и Маргарет пригрозили Грейс, что не позволят ей вернуться в Нью-Йорк, а затем прочитали ей суровую мораль о ее недостойном поведении. Однако Грейс отказывалась признать свое поражение.