Мадемуазель все сильнее привязывалась к этому человеку и советовалась с ним по всякому поводу, не скрывая своего расположения к нему, что сочли вполне естественным; он был фаворитом короля, и никто, кроме меня, причем временами, не придавал этому значения, да и то я посмеивалась над своими опасениями. Лозен, понимавший, что все складывается так, как он задумал, держался очень строго с внучкой Генриха IV, но ввел в ее окружение своих друзей и свою сестру, которые расточали ему похвалу; им даже удалось внушить принцессе, что г-жа де Ла Саблиер, за которой тогда ухаживал граф, всего лишь старая одноглазая мещанка, и что Лозена оклеветали. Тот, кто знает Мадемуазель, эту гордую и цельную натуру, может понять ее легковерие. Перестав встречаться с Лозеном, которого она привыкла видеть каждый день, принцесса стала скучать. Ее тоска по графу усилилась до такой степени, что переросла в любовь; она призналась себе в этом, и это ее не испугало. Она легко убедилась, что Лозен платит ей взаимностью — об этом свидетельствовали как его почтительное отношение к ней, так и отчужденность. Граф окружал ее нежной заботой, стараясь это скрыть, как она полагала; и тут Мадемуазель поняла, как сильно она его любит, и попыталась обуздать это чувство, но было уже поздно. Она стала страстно молиться и в конце концов, после мучительной борьбы с собственной гордостью, решила сдаться и увенчать эту пламенную страсть узами брака. Она принялась искать в прошлом, в браке своей сестры с графом де Гизом, оправдания своего безумия, нашла достаточно убедительные доводы и признала их. Оставалось лишь известить Лозена о том, как ему посчастливилось; ожидавший этого граф, чтобы не спугнуть удачу, сделал вид, что он колеблется.
Принцессе пришлось написать ему в подобающих выражениях, что она желает выйти за него замуж; хитрец вначале отказал ей, заявив, что она смеется над ним и что он ни за что не поверит, будто она собирается выйти замуж за слугу своего двоюродного брата. Затем Лозен выдвинул множество других возражений, чтобы принцесса их опровергла, и она поспешила это сделать. Предатель убедил ее, что он не выносит женщин, в то время как он не мог без них жить. Бедная Мадемуазель, бедная принцесса, поверившая обещаниям младшего сына гасконской семьи!
Лозен отказался предпринимать какие-либо действия, и Мадемуазель взяла все на себя; она поговорила с королем, что было труднее всего, и призналась в своей безрассудной и нелепой в ее годы страсти. Принцесса не щадила себя и, ко всеобщему удивлению, к ее собственному изумлению, король, поупрямившись немного, дал ей согласие на этот брак. Моему отцу все было известно (я думаю, что он подслушивал под дверью). Он тотчас же явился ко мне и сообщил эту странную новость. Я подпрыгнула на три фута в своем кресле: — Он женится на Мадемуазель?! Помилуйте, этого не может быть!
— Это возможно, поскольку король дал свое согласие и данный вопрос будет вынесен завтра на заседание совета, после чего представители знати, в число которых я, конечно, войду, станут благодарить короля и Мадемуазель за оказанную дворянству честь.
— А я вам говорю, что этому не бывать, этому не бывать!
Поспешив к Месье, я рассказала ему об этом чудовищном событии; он согласился со мной и поклялся, что этого не допустит.
Я поняла, что следует сыграть на самолюбии принца, и настроила его соответствующим образом. Поскольку встречаться с н и м было бесполезно, я бросилась к Мадемуазель, но она не приняла меня: я впала в немилость, Какую ночь я тогда провела! На следующий день я с нетерпением ждала решения совета; невзирая на сопротивление Месье и многих других, король заявил, что его кузина вольна выбирать себе мужа, а он не вправе ей препятствовать, и снова дал свое согласие. Мне передали этот ответ — я пришла в ярость. К счастью, тщеславие Лозена его погубило. Вместо того чтобы дожидаться свадебных нарядов, чтобы с большей помпой отпраздновать свою победу, графу следовало венчаться в тот же вечер и торжествовать на следующий день. Я это поняла и, осознав его ошибку, воспрянула духом. Я вернулась к Месье, который тоже рвал и метал; отправилась к г-же де Ланжерон, весьма влиятельной особе из дворца Конде, — словом, никого не забыла. Пустив в ход все средства, я в конце концов с радостью услышала, как господин принц говорит Месье:
— Мы вместе пойдем к королю и объясним ему, что это за гнусность; если, несмотря ни на что, король пойдет дальше, фаворит будет иметь дело со мной: я не позволю ему бесчестить первенствующую королевскую династию Европы.
Я поступила еще разумнее, послав Месье к г-же де Монтеспан; у меня не было сомнений, что на этот раз мы договоримся. Она раскричалась и стала повторять, что Мадемуазель безусловно сошла с ума и ее следует держать взаперти. Завязав всю эту интригу, я затаилась, как паук возле паутины. Без меня все бы только пустословили и строили планы, но ничего бы не предприняли. Лишь благодаря мне, мне одной, Лозен потерпел крах. Гордец! Я добралась до самой королевы с помощью Ла Молина, которой я дала бриллиант стоимостью в пятьсот пистолей; я бы пожертвовала всем, вплоть до последней драгоценности, лишь бы замысел графа провалился! Все отправились поздравлять Мадемуазель, но я не стала этого делать: я готова была ее убить! Она даровала Лозену свои бесчисленные сокровища! Этот наглец вел себя возмутительно. Однако на следующий день, когда король, наконец внявший голосу разума, пригласил кузину и запретил ей настаивать на своем, когда этот г-н де Монпансье стал прежним Лозеном, ах, как же я была счастлива! Ах! До чего же это унижение восхитительно подобало ему! Я написала графу: «Вы обязаны всем только мне».
То был один из лучших моментов моей жизни. Эта дурочка Мадемуазель, проливавшая старческие слезы, не вызвала у меня ни капельки жалости! Между тем я решила насладиться своим триумфом и пришла к ней вместе с матушкой. Принцесса даже не заметила моей радости и не догадалась, что ее соперница торжествует, — вот что значит любовь! Король же был еще более милостив: увидев; Лозена после приема, он сказал ему:
— Я так вас возвеличу , что вам не придется сожалеть о богатстве, которого я вас лишаю: для начала вы станете герцогом, пэром и маршалом Франции.
— Государь, — отвечал граф, — вы раздали столько герцогских титулов, что уже не стоит гордиться подобной честью; что касается жезла маршала Франции, ваше величество сможет мне его вручить, когда я буду достоин этой награды.
Этот наглец остался прежним! Однако с тех пор удача ему изменила. Госпожа де Монтеспан, Лувуа, все враги графа интриговали против него и выставили его перед королем опаснейшим человеком; они дошли до того, что стали подозревать Лозена в преступлениях, тем самым оскорбляя самолюбие государя, и постоянно напоминали о том, как грубо он отверг благодеяния его величества; в конце концов им неизвестно каким образом удалось погубить королевского фаворита — так или иначе, гром грянул. Я держалась в стороне. В начале этих записок я говорила, что мне никогда не приходилось причинять кузену вреда, решив утаить то, что я способствовала его разрыву с Мадемуазель; однако под влиянием гнева и ревности, вспыхнувших теперь во мне, я не стала ничего скрывать. Да простят меня за это; если же это преступление, то я от него не отрекаюсь.
XXXVI
Госпожа де Монтеспан держалась с Лозеном как обычно, она поручила ему выбрать для нее драгоценные камни, в которых он превосходно разбирался, и вставить их в оправу; накануне дня, когда графа арестовали, он еще находился в Париже ради этой особы; герцог де Рошфор, капитан гвардейцев, состоявший на дежурстве, задержал его без всяких объяснений и даже не дал ему разрешение написать письмо. Графа отвезли в Бастилию, а оттуда в Пиньероль, тот самый Пиньероль, где, возможно, еще томится вместе с ним бедный Филипп! Д'Артаньян доставил туда Лозена с величайшим почтением. Граф пребывал в столь удрученном состоянии, что его ни на минуту не оставляли одного. В одном опасном месте узнику предложили выйти из кареты. — Эти беды мне нипочем! — заявил он и остался в экипаже.
Мой кузен полагал, что его везут в Пьер-Ансиз, и уже в Лионе стал прощаться с г-ном д'Артаньяном, но там ему стало известно, что они направляются в Пиньероль. — Я погиб! — промолвил он со вздохом. Приехав в Пиньероль, он обратился к Сен-Мару со словами: — In secula seculorum! Многие ответили бы на это: «Аминь!»