Горяна со значительным видом открыла рот, но Эльга вдруг вытянула руки ладонями вперед:
– Нет! Ни слова про Феклу Иконийскую! Если я еще раз услышу ее имя, то брошу в тебя чем-нибудь!
Она огляделась, но рядом на ларе лежала только кошка.
Горяна закрыла рот и застыла с таким видом, дескать, больше сказать нечего.
Подошла Браня и вручила матери подушку, кивнув на Горяну: можно кинуть этим. Эльга обняла ее и прижала голову дочери к груди, а сама подумала: неужели пройдет еще лет пять и ее забавница Браня станет такой же причудливой?
– А я пойду замуж! – тут же объявила Браня. – Как будет хороший жених, сразу и пойду! Да!
У нее уже имелась красиво отделанная укладка: ночью она спала на ней, не испытывая ни малейшей тесноты, внутри могла жить, как в домике, и потихоньку собирала туда пояски и рукавицы собственного изготовления – в приданое. Конечно, княжеская дочь мужу не холсты и полотна принесет, но обычай есть обычай.
– Ты у меня умница! – Эльга поцеловала ее и снова прижала к себе.
Сердце щемило при мысли о Святославе: в эти тяжкие месяцы она думала о нем куда больше, чем когда с ним все было в порядке. Хотелось заплакать от горя, но боль смягчалась благодарностью судьбе, что у нее есть еще дочь. Если бы не Браня – она бы этой осенью ума лишилась. Ни горе, ни надежда, одна гнетущая тоска неизвестности, будто петля на горле. Так, должно быть, чувствовал себя Один, вися в ветвях на ветру, пронзенный копьем, в жертву себе же… Ну, тот бес, которого ее северные предки почитали за своего божественного пращура…
Саму Эльгу в первый раз обручили в возрасте на два года моложе, чем Браня сейчас. Но Эльга даже не думала о женихах для дочери, на своем же опыте убедившись, как быстро начал меняться мир после Олега Вещего: через пять лет роду будут нужны союзы уже с совсем другими людьми.
Но участь Горяны приходилось решать прямо сейчас. Судьба… или Господь Иисус, или дух Олега Вещего – словом, та неведомая сила, что управляла беспримерной долей Эльги, вернула ей возможность соединить обе ветви Олегова рода. Ту возможность, что однажды уже ускользнула: когда Святослав, вопреки совету матери, выбрал в жены смолянку Прияну.
– Но послушай… Зоя! – Эльга посмотрела на Горяну. – Помнишь, еще два года назад я тебе толковала, как важен для всех нас и для руси этот брак? Но тогда мы говорили о Святославе, а его самого здесь не было, ты его не знала. А теперь речь идет об Улебке, и ты с ним хорошо знакома. Не рассказывай мне, что он тебе не нравится. И я, и Ута, и наши бабы видели, что вы друг на друга все поглядываете – и в Киеве, и в Греческом царстве. Он и раньше был для тебя добрый жених, а теперь станет князем. Лучше не найти. Чего тебе не хватает? А проповедовать никто тебя не пустит, пока апостол Павел не явится и не скажет, что ты избрана.
– Апостолов тоже при жизни гнали сильные, бранили разбойниками и в темницы бросали. – Наконец Горяна разомкнула уста. – И Феклу… – она резко наклонилась, пропуская над собой брошенную шелковую подушку, и продолжила: – Мать родная повелела сжечь за отказ идти замуж, но она и того не убоялась. И теперь Господом прославлена и к лику равноапостольных жен причислена.
– Жечь тебя никто не будет. – Эльга едва удержалась, чтобы не добавить «не надейся». – Но до чего же девки чудные пошли! Мы молодыми только о женихах и думали. Проповедовать! Да как могло на ум взойти…
– Но вы же не знали Христа, что бы вы стали проповедовать? – едва ли не снисходительно ответила Горяна.
Эльга улыбнулась. В памяти замелькали обрывочные воспоминания о юности, проведенной в Варягине – воеводской усадьбе над бродом реки Великой, в десяти поприщах от Плескова. Осенние супрядки, на которые они с Утой часто ходили за реку, в Люботино, где жила родня Уты по матери. Всякие игры на Коляду…
А потом и вовсе засмеялась, зажав себе рот ладонью. Браня, не зная, в чем дело, засмеялась с ней заодно, а Горяна покосилась со значением, будто знала.
Греки, оказывается, свою Коляду тоже весело празднуют. Снега у них почти нет, деревья стоят зеленые, лишь кое-где мелькает желтизна. Холодает лишь настолько, как у нас к вывозу снопов, и в солнечное время можно выйти в одном платье – лишь дожди идут чередой. К началу зимы на оливах чернеют созревшие плоды, и мало не до того срока еще порой расцветают особо храбрые розы. С конца месяца ноэмбриоса начинаются Брумалии – праздники по случаю самых коротких дней в году, и завершаются к солоновороту. На солоноворот греки отмечают Рождество Спасителя, а перед ним месяц предаются разгулу. Знатные люди устраивают у себя пиры, простой народ рядится: мужчины одеваются в женское, женщины – в мужское платье. Буйные ватаги что ни ночь слонялись и по проастию Маманта, где до утра не закрывала двери харчевня, и русские отроки редко когда пропускали возможность поучаствовать. Как дома, делали себе личины разных чуд рогатых, пугали греческих девок.