Это все было настолько не похоже на бревенчатые стены, которые Эльга привыкла видеть во всех решительно жилищах, где ей за всю жизнь случалось просыпаться, что она просто лежала и разглядывала это, не шевелясь.
– Эльга! – раздался рядом шепот Уты. Оказывается, и сестра уже проснулась. – Эльга, ты видишь?
Княгиня повернула к ней голову и взглянула в вытаращенные глаза сестры.
– Мы в Царьграде! – торжественно доложила та.
Первые дни в палатионе Маманты русы провели как во сне. Во-первых, оказалось, что отсюда также невозможно выйти по своему желанию, как из любого зачарованного царства преданий. Об этом Эльге еще первым утром сообщил Мистина: он проснулся на заре и пошел обследовать их новое жилье при свете дня. Вернувшись на второй ярус, застал там предбанник: женщины только поднялись, взялись за гребни и позабыли чесать волосы, заглядевшись на стены либо оконные косяки. Так и сидели в сорочках, с распущенными косами, с гребнем в руке, с открытым ртом и вытаращенными глазами.
– Эту усадьбу сторожат хирдманы василевса, – сказал Эльге старший посол. – Так и стоят у ворот, будто с вечера не уходили. Их сотник говорит, так положено: мы можем выйти, только если за нами придут царевы мужи.
– А что у нас с припасами?
– Здесь много чего есть, вода в колодце на заднем дворе, и челядь обещает, что припасы будут каждый день подвозить. Василевс же обязан кормить всех своих гостей. А если появится какая нужда, то сказать сотнику, а он передаст тому греку вчерашнему…
Эльга хотела ответить, но вздрогнула и обернулась: откуда-то из глубин дома донесся женский визг.
Мистина кинулся туда: в этом чудном месте все были настороже. Навстречу ему бежали Живляна и Святана, тоже в одних сорочках и волосниках – глаза выпучены, рты разинуты.
– Они камен… ные! – вопила Святана, кинувшись отцу на грудь и ухватившись за него обеими руками. – Ка… каменные! Не живые!
– Кто? – Мистина глянул поверх ее головы, не понимая, в чем опасность.
– Му… мужики те… – Живляна показала куда-то назад.
Оказалось, что, проснувшись пораньше, они вдвоем стали лазить по дому и случайно вышли «на крышу». И очутились на открытом ходу вдоль внешней стены здания: огромные окна, от пола до потолка, смотрели во двор, а в каждом окне стояли те люди в белых одеждах, которых они приметили еще вчера, в сумерках. Они и сейчас там стояли, все так же глядя вниз и подняв руки в приветствии пустому двору, не переменив положения за ночь. И вот, выйдя на галерею, две молодые боярыни обнаружили, что эти люди – каменные!
Все посольство сбежалось смотреть, теснясь в дверях галереи.
– Это идолы мараморяные, тут много таких! – успокаивали Одульв и другие, кто уже бывал у греков. – Их люди сделали.
Убедившись, что опасности нет, женщины осмелились выйти на галерею и расползлись по ней, с уважительного расстояния осматривая белокаменные статуи. Мужчины с коротко остриженными волосами, в просторных складчатых одеждах, с какими-то свитками в руках… Женщины с непокрытыми головами, с затейливыми прическами… а то и вовсе так мало одетые, что отроки застывали с разинутыми ртами, краснели и начинали дышать сбивчиво.
– Да разве бывают такие… идолы? – Даже благоразумная Ута не могла поверить, что это творение человеческих рук. – Они же совсем как живые. Только белые…
Она притронулась к краю каменного одеяния и отдернула руку. Но успела ощутить, что камень вовсе не так уж холоден: утреннее солнце нагрело его, и оттого казалось, что, если коснуться этих белых рук – они окажутся теплыми, как у живых. Вот жуть!
Разве они не знали, каковы идолы каменные? Всем многократно приходилось видеть их в святилищах: едва отесанный камень с грубым, только намеченным очерком лица. Иногда на передней стороне было высечено изображение рук, держащих рог, меч, кольцо; иногда на нижней половине, как бы у колен божества, виднелась фигурка коня. Но это… Белые каменные люди походили на настоящих во всем – в чертах лица, в завитках волос, в складках одежды. Скорее думалось, что они и родились живыми, но боги за какие-то провинности обратили их в камень. От славянских идолов греческие отличались так же, как настоящий живой человек отличается от мешочка с ножками-палочками, что дитя начертило щепкой на земле.