Княгиня Ольга вспоминала, слушая сына, каким он был упрямым в детстве. Его нельзя было ничем отвлечь, если он что‑то взял себе в голову, кроме отца, которого он все‑таки побаивался, только Порсенна мог с ним управиться.
Увы! Ни в каком споре никакая истина не может родиться, в особенности если один из спорящих князь… Пусть и твой сын… Спорь — не спорь, а он поступит так, как решил. Но сейчас для княгини было неожиданным и приятным даром то, что Святослав так подробно обсуждал с ней свои намерения.
— Ты так уверенно говоришь о покорении Хазарии, а ведь это сильная страна, — произнесла она мягко.
Может быть, упоминание об очень сильном противнике или тяготившие его мысли о скором отъезде Малуши привели Святослава к невеселому настроению, и он ответил сумрачно:
— Я разобью Хазарию сразу, одним ударом…
«Господи, спаси его, и всех детей его, и всех жен!»
только и успела подумать княгиня Ольга. Стоило выйти Малуше — и будто солнце для него скрылось из виду. Несмотря на многие княжеские заботы и хлопоты, княгиня Ольга всегда оставалась женщиной, подмечавшей все оттенки и перемены у тех, с кем беседовала, а уж у Святослава… Впрочем, она часто думала о том, что мальчик, ее сыночек, Светик, и тот взрослый мужчина, со всеми его страстями, победами, успехами, невероятной силой и выносливостью, о которой складывались легенды, все‑таки это не совсем один и тот же человек… Маленькое беспомощное тельце у ее груди, ножки, ручки, пальчики, пяточки, волосики на головке, заливистый плач, и едва возьмешь на руки — радость в глазенках, схватывает губами ее грудь, жадно прильнув к ней… Где все это? Уже не отыскать… Снега растаяли, вешние воды унесли, но любовь‑то осталась, осталась. И это знали они оба.
— Теперь я поняла, зачем ты привез сюда болгарского царевича Бояна, сына прославленного царя Симеона и его собрание книг, — сказала с улыбкой княгиня Ольга.
— Мамо, а я и не сомневался в этом! — воздел руки Святослав. — Вы из тех женщин, что понимают все, будто улавливают из воздуха… Впрочем, кроме вас и Малуши, таких и нет… Иным толкуешь, толкуешь, а все без толку, будто и не толковал… Я, однако, этим не балуюсь… как вы знаете…
Княгиня заколебалась — спросить ли про Марину.
Она боялась спугнуть доверительность Святослава, но он был ее сыном и понимал, о чем болит сердце матери.
— Северянские княжества были всегда нашими дружескими союзниками, и я послал Свенельда к черниговскому князю, — сказал Святослав.
— Сын мой, а кто убил нашего безобидного старика Порсенну? — спросила княгиня Ольга вроде бы вне видимой связи с сообщением сына.
— Уж не думаете ли вы, мамо, — вспыхнул Святослав, — что Свенельд причастен к этому!? Я знаю, что последнее время Порсенна со Свенельдом не ладили, старик что‑то удумал против воеводы. Но видимо, это была старческая причуда моего любимого наставника…
Княгиня Ольга сама не ожидала, что ответит сыну так холодно:
— Я старше тебя, мой князь, и скажу, что опыт жизни мне указывает неоспоримо — нет ничего выше в человеческих отношениях, чем верность. Порсенна никогда ей не изменил, а вот насчет верности всех твоих воевод покажет только жизнь, вернее, ее будущее… Порсенна имел право сомневаться в верности кого бы то ни было, потому что остался до смерти своей безупречным…
— Свенельд никогда не вызывал у меня никаких нареканий. — Святослав пытался уже смягчить мать.
— Порсенна считал его как‑то связанным с виновниками смерти твоего отца. — Княгине Ольге этот довод казался неоспоримым, но он вызвал лишь раздражение Святослава.
— Что же, я всю жизнь обречен маяться подозрениями и сомнениями там, где все ясно? И вы сами рассудили и наказали виновных… Или я буду заниматься устроением княжества — или ловить мышей во всех домах, переходя из одного в другой… Зачем толочь воду в ступе? Так делают волхвы, чтобы предотвратить неурожай зерна и вызвать обилие молока у коров… А в наших походах волхвы варят похлебку из топора, и потом все мои воины ее пьют, чтобы обрести силу железа и его острие в своих ударах по врагам… Я тоже пью этот навар… — засмеялся Святослав, — вместе со всеми… Свенельд уже стар, но, как старый волк, силой еще богат и крепостью. Конечно, он жаден, но как воин очень опытен, и мне без него пришлось бы трудновато, молодые не тянут, как он… да и волхвы в войске стали ссориться, что меня гневит… Помните, как вы сокрушались, что будто я велел доставить Чернобога в Киев, а все ведь подстроили жрецы…
Княгиня Ольга с изумлением слушала сына. В нем совершился переворот, его недовольство жрецами поразило ее.
Святослав сказал:
— Вместе с Бояном, как все знают, прибыли священник Маркел и девица Млада…
— Ты, мой сын, доставил сюда православного священника? Из Болгарии? Как тебя поймут люди? Будешь ли ты креститься? — спросила княгиня Ольга, опасаясь втайне вспышки сына.
— Этот поп Маркел — не православный, — ответил Святослав неожиданно, — он называет себя богомилом, это теперь такая ветвь христианства в Болгарии…
В памяти княгини Ольги всплыло лицо царя болгарского Петра в Константинополе и его слова: «Ересь… ересь богомильская… Не знаю, был ли Богомил попом или просто они себя так назвали — Богу де очень милы… Да…да…да… Сердце у нее защемило: — Нам только этого не хватало…» Однако она знала, что нельзя показать свое недовольство — Святослав очень вспыльчив…
Княгиня долго молчала, про себя повторяя строки из псалма: «Помяни царя Давида и всю кротость его…»
Так когда‑то научил ее покойный священник Григорий, чтобы она могла мысленно обуздывать ярость собеседника. Эта остановка в беседе понудила обоих лучше обдумывать свои слова.
Святослав взглянул на мать и сказал:
— Вся Болгария охвачена сейчас этим богомильством. Говорят, его основал какой‑то поп, а он, этот самый Богомил — такое его имя или потом его так назвали — никто не знает, а может быть, если кто и знает, то скрывает — не сам выдумал учение, а позаимствовал его у персов, когда жил в Малой Азии… Другие говорят, что взял‑то он немного, а все сам прибавил… Не знаю… Перс этот жил давно, потом с него живьем кожу содрали, но он проповедовал, что в мире всегда борется добро со злом и свет с тьмою, а не так, как у вас, вечно добреньких христиан… Перса звали Мани [243]… Что уж взял у него Богомил — не знаю…
Княгиня Ольга старалась не показать сыну своего изумления. Она и подумать не могла, чтобы Святослав залез бы в такие дебри….
Тот продолжал:
— Славяне основали новую веру, мне она кажется лучше вашей, мамо! Все так думают, не только я…
У княгини Ольги заломило в висках, но она молчала, потом спросила:
— Чем же тебе кажется эта вера славянская — болгарская лучше христианской, той, что принята сейчас уже во многих странах?
— Тем, что она может быть принята и моими воинами, когда они пойдут завоевывать Хазарию, — резко ответил Святослав. — В этом христианском учении нет всей еврейской истории. Богомилы не признают Ветхого Завета — только Христа… И говорят, что человека сотворила Тьма, поэтому он такой злой и подлый, и нечего притворяться, что люди добрые… Забыл, как там кличут у вас эту Тьму…
— Сатана! — сказала княгиня Ольга и подняла руку с кольцом — подарком князя Олега. Смарагд зеленым огнем вспыхнул на солнце, так что луч его попал в глаза Святослава. Тот зажмурился.
243