Грум замолчал, и Ренольд так же довольно долго не произносил ни слова, а потом сказал:
— Ладно, иди позови своего господина. Нам пора навестить монсеньора.
Ангерран в пиршестве участия не принимал. На случай возникновения волнений князю требовался отряд абсолютно преданных воинов. Разумеется, было бы предпочтительнее, чтобы их начальник крепко держался на ногах.
Хотя солнце ещё не успело подняться высоко, но палило уже довольно сильно, когда Ренольд возвращался после визита к патриарху. Тот, устав кричать и ругаться, заснул лишь к утру, примерно тогда же, когда забылась сном его верная подруга.
Князь ушёл, ничего от Эмери не добившись: светский властитель требовал от духовного пастыря денег, тот, всё ещё не понимая расстановки сил, платить упорно отказывался.
Фернан с Железным Лукой среди прочих воинов сопровождал Ренольда и Ангеррана к цитадели. Уже отъехав от неё довольно далеко, князь вдруг обернулся и посмотрел в сторону крепости, мрачной громадой нависавшей над городом, а затем опустил глаза и увидел Тонно́. В глазах грума появился какой-то особенный блеск, и Ренольд вдруг сказал, обращаясь к Ангеррану:
— Слушай-ка, а не простудится ли наш монсеньор в подвале?
— Полноте, ваше сиятельство, — фыркнул тот. — Да на нём столько жира, что холод ему не страшен.
— Не страшен, — повторил князь, — не страшен... Холод-то ему не страшен, но жара, наверное, дело другое? Как мыслишь?
Сообразив теперь, что означал многозначительный взгляд, который бросил на крепость Ренольд, его бывший слуга произнёс:
— Вы допустили страшную несправедливость, ваше сиятельство, когда поместили его святейшество так низко. Он и сам вам всё время говорил о том, сколь высок его сан. Согласитесь, что теперь звание нашего любезного Эмери мало соответствует его положению. Во имя справедливости, государь, вы просто обязаны исправить свою оплошку.
— Ты серьёзно так считаешь? — переспросил Ренольд.
Уж кто-кто, а Ангерран дю Клапьер знал, что таится за торжественностью, которую напустил на себя его молочный брат. И верно, Эмери на пиру, да и вообще при каждом подходящем случае слишком часто распространялся относительно собственного высокого положения. Ангерран, как и его господин, прекрасно понимал, что продержать в камере патриарха долго не удастся. Весть о происшествии на пиру и о заточении святейшего рано или поздно достигнет ушей Фульке, патриарха Иерусалимского, тот обратится к королю...
— Да, — твёрдо ответил бывший оруженосец. — Я считаю, что под страхом кары Господней вам надлежит немедленно поднять монсеньора до заслуженных им высот.
Ренольд кивнул, он хотел уже отдать распоряжение, как вдруг заметил движение Фернана, внимательно прислушивавшегося к разговору Ангеррана и князя.
— Что тебе? — строго спросил последний Тонно́.
— Дозвольте сказать, ваше сиятельство? — В его голосе слышалась мольба. Мягкосердечный уроженец Жьена просто не мог отказать слуге, тем более что чувствовал — тот хочет предложить нечто дельное.
— Ну говори.
— Я знаю верный способ сделать монсеньора посговорчивее, государь, — проговорил Фернан, ободрённый разрешением князя. — Чело их святейшества не богато волосами. Если бы на челе этом появились бы ранки... ну как, к примеру, удумай милейший наш патриарх биться головой о стену подвала? Хорошо бы потом помазать ранки эти мёдом...
— Ты что несёшь?! — рассердился Ренольд. — Каким ещё мёдом?!
— Простите меня за глупость, ваше сиятельство, — залебезил Фернан. — Я путано выражаюсь, но я точно знаю, что, если человека с такими ранками, намазанными мёдом, выставить на солнцепёк, они, я имею в виду их святейшество, если уж не нынче же вечером, то завтра к утру перестанут гневить вас своим ненужным упорством.
— То есть, ты хочешь сказать, если немного разбить ему его тупую лысую башку, а потом намазать её мёдом, — князь указал на цитадель, — потом посадить его на крышу, он перестанет упрямиться и вернёт украденное?
Говорил Ренольд таким тоном, что, несмотря на выражения, которыми он пользовался, никто не сомневался, князь сейчас скажет: «Да как ты смеешь предлагать мне такое, презренный раб?!» — и прикажет посадить на место Эмери грума своего вассала, но...
— Слушай, Ангерран, а идея недурна! Что скажешь? — просиял Ренольд. — Их святейшество устроил себе тут довольно сладкую жизнь... за счёт моей казны. Но мы не вправе лишать его заслуженного, так ведь?
— Верно, — кивнул Ангерран. — Никто не давал нам права обижать благочестивого слугу Божьего.