— Я до сих не понимаю, кто, кто надоумил его на это? — в сердцах воскликнул король. Он так нервничал, что даже не предложил посетителю сесть. Впрочем, и сам Бальдуэн продолжал стоять. Вернее, нервно расхаживать по комнате, служившей ему чем-то вроде кабинета. — Ладно уж патриарх, грешен сверх всякой меры, но... нет, я просто не знаю, что делать?! Посоветуйте что-нибудь, мессир!
Говоря так с коннетаблем, Бальдуэн совершенно не ощущал смущения, так как годился барону едва ли не во внуки[108].
Выслушав короля, сир Онфруа нахмурился, вероятно воскрешая в памяти уже давние теперь события: бездарное стояние под Дамаском, стычка шайки местных бродяг и ватаги, собранной молодым, смелым и, конечно же, горячим рыцарем из Шатийона... Может быть, взяв сторону забияки Ренольда, он, Онфруа, ошибся? Полно, а не ошибся ли он, поддержав вот этого мальчишку в борьбе против собственной матери? Нет, уже тогда созрели противоречия между Тороном (представлявшим магнатов Утремера) и д’Иержем, гостем из-за моря. Странно только, что Онфруа поддержал такого же чужака, рыцаря из Шатийона. Было тут что-то неподвластное политическим соображениям, не сообразующееся с доводами разума; всё-таки рыцарь остаётся прежде всего рыцарем, а рыцарь просто не может не понимать такого же рыцаря.
И всё же... теперь совета Онфруа спрашивал не кто-нибудь, а сам король, который, видя, что коннетабль не спешит с ответом, не мог сдержаться:
— Да что же это такое? Воевал бы с армянами! Так нет, на Кипр замахнулся! На Кипр! Кто только надоумил его?!
Кипр — вот лакомый кусочек. Кипр! Во время Первого по хода поставки продуктов с острова пришлись как нельзя кстати крестоносцам, погибавшим от голода под стенами осаждённой Антиохии. Теперь правитель этой самой Антиохии собирался ограбить внуков и правнуков тех, кто помог его предшественникам утвердиться на севере Сирии. Подло? Да, но полвека — это срок, частенько о благодеяниях забывают едва ли не на следующий день.
— Сир, — начал Онфруа, — я ни в коем случае не одобряю действий его сиятельства. Однако, позволю себе заметить, что если князь Антиохии хочет удержать власть и защитить, а буде окажется возможным, и расширить пределы своих владений, что может идти лишь на пользу христианству, то ему надлежит первым делом как можно сильнее укрепить армию. А это, как вам хорошо известно, невозможно без денег...
— Вот и воевал бы с Торосом! — воскликнул Бальдуэн, но тут же вспомнил, что сам желал выслушать мнение коннетабля, и, резко меняя тон, добавил: — Прошу простить меня, мессир, продолжайте... И вот что... Давайте-ка присядем, я хочу всё как следует обсудить с вами.
Онфруа поблагодарил. Он опустился в предложенное королём кресло и продолжал:
— Воевать с киликийскими грифонами бессмысленно, государь. В открытом бою им не выстоять против франков, что уже не раз доказал нам и князь Ренольд и его предшественник, покойный Раймунд де Пуатье. К тому же, даже если правителю Антиохии удастся пройти огнём и мечом всю Киликию, капитала он на этом не наживёт. Но, вернее всего, он в конце концов попадёт где-нибудь в горах в засаду и погибнет. Базилевс Мануил понимает это, потому-то он и обещает деньги на ведение войны, зная, что, скорее всего, ему не придётся раскошеливаться.
— Но это низость! — воскликнул Бальдуэн. — Это недостойно владыки!
Коннетабль вздохнул и развёл руками.
— Базилевс Мануил всего лишь продолжатель политики своего отца и деда, — сказал он. — А они также ничего нового не выдумали. Константинополь веками жил за счёт того, что стравливал соседей, воевал руками Востока против Запада и руками Запада против Востока. Что и теперь успешно проделывает нынешний император. Когда-то Бизантиум в ужасе перед сельджуками призвал на помощь Рим[109], что повлекло за собой великий поход наших предков. Однако уже тогда Алексей Комнин, дед нынешнего базилевса, искал путей получить наибольшую выгоду от благородного порыва наших отцов и дедов.
— Но это... это... — Бальдуэн не находил слов. — Это же всё равно, что пытаться сидеть в двух сёдлах сразу! Не так ли, мессир?
Барон улыбнулся.
— Лучше никто бы и не сказал, сир, — похвалил он. — Рано или поздно сыну или внуку нынешнего базилевса придётся дорого заплатить за столь бесчестную политику...
Понимая, что король ждёт от него совета, коннетабль подумал о возмутителе спокойствия и нахмурился:
— Однако теперь мы имеем то, что имеем. Мы не можем помешать князю Ренольду, да нам и не стоит мешать ему. Кипром правит племянник базилевса Иоанн Комнин, у него есть войско, вот пусть и померяется силами с князем, а когда последний разобьёт грифонов, или, лучше, как только он отправится в поход, можно будет послать на Кипр человека с уведомлением о грозящей беде, чтобы ни с кем не ссориться. Ослабление Кипра не вредит делу латинян, а усиление Антиохии, наоборот, поспособствует укреплению всего Утремера.
108
Кто же знает, кому что уготовил Бог? Вот и Онфруа Торонскому, или Онфруа Старому (второму из четырёх правителю Торона, носившему это имя), Всевышний судил пережить своего молодого сюзерена на семнадцать лет и скончаться не от старости или болезни, а от ран, полученных в битве за племянника Бальдуэна Третьего, сына короля Амори́ка, несчастного короля Бальдуэна Четвёртого. Честный человек, рыцарь и мудрец (соединение этих качеств — ужасная редкость), он вполне заслужил такую благородную смерть. Впрочем, сейчас речь не об этом и даже не о том, что судьба внука барона Онфруа, также Онфруа, но уже Четвёртого, спустя двадцать лет странным образом пересечётся с судьбой Ренольда Шатийонского, чьи деяния так взволновали сегодня иерусалимского короля. Не будем забегать вперёд, скажем лишь, что Онфруа Четвёртый не унаследует и десятой части всех тех качеств, что были присущи его знаменитому деду.
109
«Я сам, облечённый саном императора, не вижу никакого исхода и не нахожу спасения; я принуждён постоянно бегать перед лицом турок и печенегов, оставаясь в одном городе, пока их приближение не заставит меня искать убежища в другом. Итак, спешите со всем вашим народом...» (Из письма базилевса Алексея I Комнина графу Фландрии Роберту.