Нельзя сказать, что князю это нравилось, да и многим из бывалых воинов ситуация, в которую они угодили, становилась всё больше и больше не по душе. С наступлением декабря Ренольд предполагал уже пировать в Антиохии, однако ноябрь заканчивался, приближался день памяти святой Цецилии[128], а они не прошли и половины обратного пути. Идти ночью они не могли из-за овец, а дни стали очень короткими. Да ещё верный пёс, Люк де Фер, начал вести себя довольно странно.
— Что он всё воет и воет? — с раздражением спросил Ренольд, подзывая к себе Тонно́, когда отряд в очередной раз остановился для ночёвки. — Чего этому старому образине не хватает?
Псу и верно чего-то не хватало. Впрочем, ничего особенно непривычного не было, он и прежде частенько любил повыть на луну, но теперь это наводило участников набега на неприятные размышления, будило тревогу. Однако никто из рыцарей ни за что бы не признался, сколь сильная тоска охватывает его при вое Луки. «И правда, что он не Лука, а Люцифер», — сказал как-то один из воинов, а другой добавил: «Люцифер не Люцифер, но точно дьяволово отродье!» И правда, все, кто знал этого страшного зверя давно, удивлялись, несмотря на то, что ему исполнилось не меньше двенадцати лет — солидный возраст для собаки — он, казалось, оставался таким же, каким был тогда, когда прежний хозяин подарил его князю. А ведь известное дело, не старятся ангелы, да ещё кое-кто, о ком на ночь и вспоминать страшно.
Несмотря на то что и прочие псы, а немало их в надежде на добрую поживу увязалось за солдатами, так же любили принять участие в «собачьих мессах», Лука «молился» отдельно, забравшись обычно на какой-нибудь высокий холм. И ничей вой так не смущал души храбрых, но суеверных воинов. К тому же, стоило Луке завести свою песню, как немедленно то там, то тут ему отвечали голоса диких собратьев.
— Тоскует он, государь, — со вздохом ответил Фернан, точно и сам разделял настроение зверя. — Братья его вокруг, он же волк. По крайней мере, наполовину. А если уж кто хоть частью волк, так это навсегда. Для волка главное свобода. Он не может, как собака, жить в неволе. А Железненькому-то вдвойне тяжело, он и уйти не может, вам предан, и хочет на волю. Такая уж судьба, не приведи Господь.
Князь пожал плечами — что тут скажешь? — и, жестом показав Фернану, что тот свободен, обратился к Ангеррану:
— Что думаешь, мессир марешаль?
Убедившись, что слуга отошёл достаточно далеко, бывший оруженосец произнёс:
— Нам бы разделиться, ваше сиятельство.
— Разделиться, говоришь?
— Идём мы слишком медленно. Если турки в Алеппо пронюхают, смогут легко окружить нас.
— Так ты предлагаешь разделиться? — повторил Ренольд. Марешаль кивнул.
— Именно так, ваше сиятельство, — сказал он. — Оставьте с обозом половину конницы или даже чуть больше, а сами с прочими скачите к Оронту. Как бы не вышло беды. Мы еле тащимся. Эти проклятые овцы и верблюды словно спят на ходу.
Столь разумная идея имела один изъян. Всегда существовала опасность натолкнуться на шайку туркоманов, промышлявшую грабежом. Они обычно не служили никакому конкретному господину, шейху или эмиру, просто делились частью добычи с тем, кто давал им приют на своих землях. Размеры шайки могли достигать полутора сотен и более человек.
Сейчас с Ренольдом, не считая пехоты, шло более ста двадцати рыцарей и конных оруженосцев, едва ли туркоманы — искатели удачи осмелились бы напасть на них на марше. Проше ограбить тех же кочевников-пастухов, чем отбивать добычу у сильного противника. Разделив отряд, князь выигрывал в скорости, зато терял в силе. Поскольку сам Ренольд представлял завидную добычу (и покупатель есть, Нур ед-Дин, например, заплатил бы хорошую цену), опасность угодить в засаду и в этом случае была вполне реальной.
Как раз в этот момент Лука, на минутку-другую умолкнувший, вновь завёл свою песню. Ренольд не мог отделаться от ощущения, что это — молитва.
— Пожалуй, ты прав, мой марешаль, — сказал он, когда вой ненадолго утих. — Завтра мы так и поступим. Я возьму дюжины три-четыре из тех, у кого кони получше, а сейчас давай-ка поспим как следует. Распорядись, чтобы все отправлялись на боковую. А стражникам накажи смотреть в оба.
Он хотел добавить ещё: «Не нравится мне эта тишина», но передумал. Отсутствие каких-либо сведений о неприятеле настораживало его. И не то что бы турки никак о себе не заявляли, вообще все исчезли. Окрестности слово вымерли, дружина Ренольда не встречала уже несколько дней ни крупного зверя, ни человека. Впрочем, и немудрено, и те и другие словно бы чувствовали: не попадайся, прирежут. И только волки с ближних и дальних холмов вторили молитве Железного Луки.