— Пёс чует дьявола, мессир, — тихонько шепнул он Ангеррану. — Что-то неладно. Что-то очень нехорошо.
В этот момент Лука опять умчался вперёд, сопровождаемый свитой из нескольких собак. Когда животные почти скрылись из виду, из того места, куда они убежали, донёсся заливистый злобный лай.
— Скликайте рыцарей, ваше сиятельство! — забывая о субординации, закричал Тонно́ и подъехал ближе к Ренольду. — Будь я проклят, но он чует безбожников!
— Марешаль! — крикнул князь. — Труби!
Не дожидаясь, пока Ангерран выполнит приказание, князь схватил висевший у него на груди рог, и низкий утробный зов его рассёк влажный воздух, точно рыцарский меч грешную плоть. Труба марешаля подхватила призыв его молочного брата, и спустя секунду голоса труб других рыцарей слились в единый рёв.
Ответом им стало пронзительное «Ал-л-л-л-ла-а-а-а!» тысяч сарацинских глоток. Язычники, словно вынырнув из преисподней, покрыли собой все окружающие холмы. Казалось, те в один миг поросли лесом. Но деревья в нём, как и полагается тем, что росли в заколдованных рощах Апулии, Анжу или Иль де-Франса, шевелились под порывами дыхания дьявола, размахивая тусклым серебром веток. Тот же сатанинский ветер сорвал с них листья, которые, вытянувшись, превратились в длинные смертоносные жала — наконечники стрел, — впивавшиеся в незащищённые кольчугами тела людей и коней.
Победоносное «Ал-л-л-л-ла-а-а-а!» скоро заглушило крики сражавшихся, вопли раненых и стоны умиравших воинов.
— А ну давай! — рычал, брызгая слюной, Ренольд. — А ну подходи! — Меч его, красный от крови, без устали разил врагов. — Пожалте, сволочи! Я вам покажу, как в Бога Живаго не верить! Вот вам Алла́ ваш! Вот вам, мерзавцы!
— Получай! Получай! Получай, мразь неверная! — разя наседавших турок, ревел Ангерран. — Вот так! В ад! В ад прямёхонько отсюда!
Несколько раз сарацины протягивали жадные пальцы к поводу княжеского коня, но всякий раз клинки франков рубили их, разваливая не защищённые бронью тела пополам от плеча до седла, пробивая шлемы, снося головы. Турки обращались в бегство, и рыцари, ликуя, грозили им мечами. Но всякий раз неверные возвращались, и на место одного павшего вставали двое.
Христиан же тем временем становилось всё меньше и меньше. И вот уже Ренольд увидел, что рядом с ним только марешаль и не более полутора дюжин окровавленных, но ещё способных драться рыцарей. Куда ни кинь взгляд, всюду лежали трупы врагов вперемешку с телами франков.
Увидев, как мало осталось христиан, язычники с воодушевлением атаковали. И опять затрубил князь, созывая воинов к последней схватке, и вновь ответили ему трубы товарищей, не желавших сдаваться на милость врага.
— En avant! En avant! — закричал Ренольд и пришпорил коня, врезаясь в гущу сарацин. — Прорвёмся, братья!
Точно жало стрелы, вонзившейся в толщу войлока, застрял в лавине атакующих турок маленький клин. И вот рядом с князем не осталось уже никого, исчез даже и Ангерран. Неверные расступились, давая дорогу невысокому всаднику в белоснежной чалме и прекрасном, расшитом золотом, изукрашенном драгоценными каменьями халате зелёного шёлка. Не мерился этот человек силой с франками — у тех, кто сразился с ними, вид был иной.
— Ви май плененик! — воскликнул он, коверкая язык франков. — Ваш клинак, эмир Арно!
Князь огляделся вокруг и не нашёл ни одного знакомого лица.
— Великий наместник губернатор Алеппо Маджд ед-Дин велит тебе отдать твой меч, князь неверных! — на привычном уху жителя Антиохии диалекте французского пояснил другой турок слова молочного брата самого Нур ед-Дина. — Живо!
— Дьявол тебя возьми! — прохрипел Ренольд.
Не Господа Бога, а проклятого Им ангела, сделавшегося Князем Тьмы, призвал в свой страшный час князь христиан, и тот, к кому обращался он, ответил. Никто и не сообразил, что произошло, так быстро всё случилось. Видно, не врали суеверные люди при дворе князя, будто пригрел он самого Люцифера в обличии пса.
Откуда только взялся Железный Лука?! Ни сам рыцарь, ни его торжествовавшие враги не поняли, почему вдруг вздыбился под Маджд ед-Дином тонконогий, изящный, как лютня, конь? Отчего так страшно, так испуганно заржал он, отчего сбросил без жалости любимого господина?
Люцифер знал, что делал, он вцепился своими дьявольскими челюстями прямо в пах арабского скакуна. Никогда уж тому не радовать больше кобылиц, не обогащать конюшни хозяина, давая начало новым изысканным коням, которые для любого наездника ценнее золота.