После необходимых пояснений вернёмся же к проблеме престолонаследования во втором по значению и территории государстве латинян. Итак, последний норманнский правитель Антиохии погиб, и трон вновь освободился, занять его полагалось... увы, не Алис, а будущему мужу её дочери. Самой же молодой вдове оставалось довольствоваться ролью счастливой мамаши и, с течением времени, бабушки. Ни того, ни другого властолюбивая и жизнелюбивая Алис не хотела. (Не станем спешить осуждать её за это, кому охота раньше срока прощаться с молодостью?)
Она начала интриговать, даже послала гонцов в Алеппо к Зенги, предлагая ему сюзеренитет над Антиохией в обмен на военную помощь лично ей, вдовствующей княгине, княгине-матери, княгине-регентше. Оговоримся сразу, после смерти князя Боэмунда Второго подобные неприятные поползновения уже имели место, тогда конфликт улаживал отец мятежной вдовы. Теперь же мужу королевы Мелисанды, старшей сестры Алис, графу Фульке Анжуйскому, королю Фульке Первому, как и несколько лет назад Бальдуэну Второму, пришлось отправиться на север с войском, чтобы привести строптивицу в ум. Однако тогда, при Бальдуэне, ситуация выглядела иначе, теперь наследница выросла достаточно — пусть не для того, чтобы ложиться в постель в качестве новобрачной, так для того, чтобы, стоя перед алтарём, произнести: «Да» в ответ на вопрос священника: «Согласна ли ты, Констанс... стать женой...» Женой кого? А вот тут-то и возникает вопрос!
Если первое многоточие в данном случае заменяет титул Сирийской Наследницы, то чьё же имя скрывает второе?
Княжну замуж выдают, а не крепостную девку, тут сваты серьёзные, все короли, да не местные, а из Европы: один французский, другой английский. Тем временем, пока Фульке смирял непокорную свояченицу, один из рыцарей братства Госпиталя святого Иоанна, Жерар Жебарр, в большой тайне от княгини Алис отправился в Лондон, где при дворе короля Генриха находился подходящий претендент на руку малютки-наследницы Констанс, сын герцога Аквинатского Вильгельма (иначе Гвильельма, Гвильома или Гийома — от латинского Guilelmus) Девятого, Раймунд де Пуатье.
Нетрудно дать согласие принять власть в Антиохии и обвенчаться с семилетней девочкой (пока доехал, ей уже и восемь стукнуло), даже если самому тебе уже тридцать шесть. Но как добраться в далёкую Сирию, если на Средиземном море едва ли не безраздельно властвуют корабли ромеев да, что ещё хуже, Рутгера Сицилийского?
Ну и что ж с того, что он свой? Ну и что, что радетель римской церкви и родич европейских монархов? Ну что ж с того, что не раз силами своего флота помогал воинству христову в Палестине да и иных населённых язычниками местах? Рутгер в марьяжном вопросе не друг, а скорее враг властителям Утремера.
Заглянем ненадолго в прошлое, ибо там и скрывается корень зла, заставляющий сицилийского короля не желать Сирийской Наследнице поскорее обрести мужа. «Рутгеру-то какое дело? — возможно, спросите вы. — У самого земли полно и хлопот, как у каждого властителя со своими непослушными вассалами, хватает! Чего ему надо в Сирии, что он там забыл?»
Не спешите, тут дела родственные. Впрочем, это одно, а предлог для обиды у Рутгера имелся, и, как ни крути, довольно весомый. Вот скажите, вольно ли было королю Бальдуэну Первому на старости лет жениться на вдовствовавшей графине Аделаиде, матери графа Рутгера, будущего короля Обеих Сицилий? (Так иногда называлось новообразованное королевство, включавшее в себя кроме острова ещё и Юг Италии, Калабрию и Апулию — Норманнское Королевство Сицилия). А коли женился, так будь добр уважать достоинство и права супруги, вести себя как подобает, делать всё честь по чести! А то... богатое приданое истратил и... разонравилась жена.
Впрочем, и властителя Иерусалимского понять нетрудно, ему деньги позарез понадобились, потому что у королей так всегда — всем дай, будто под троном сундук, а в нём сокровищ не меряно!
Да и то сказать, всегда Бальдуэну не хватало, когда ещё и королём-то он не был, наверное, и не мечтал даже! В юности ещё в Эдессе пригрозил первому своему тестю, что сбреет бороду. А для армянина или грека безбородый зять — позор хуже нет, пришлось старику раскошелиться на тридцать тысяч золотых, но и он не дурак оказался, взял с зятя клятву, что тот навсегда останется при бороде. Клятва — Бог с ней, только вот и без неё второго покупателя на растительность на лице Бальдуэна в году от Рождества Христова 1113 не находилось, может, потому, что поседела?