Случилось так, что спустя четыре года после свадьбы Бальдуэн, двадцать лет без устали сражавшийся с неверными, заболел на обратном пути из Египетского похода. Подданные стали поговаривать, что это Божья кара за двоежёнство. А патриарх так прямо и заявил: «Не отошлёшь сицилийку домой — умрёшь нынче же!» Тут бы королю и спросить что-нибудь вроде: «Скажи-ка пожалуйста! Ты-то что понимаешь? Тоже мне, врач выискался!», но... годы брали своё.
Бывшая супруга армянка, хоть и давно уже предавалась безудержному веселью при Константинопольском дворе, где вела жизнь, прямо скажем, не добродетельной дамы и никак не мужниной жены, брачные узы, связывавшие её с супругом-королём, расторгать не спешила (ещё бы, дуру нашли, с таким мужем разводиться!). Вот и получалось, что, как ни крути, а факт двоежёнства налицо! Такое у неверных в обычае, а христианнейшему королю не пристало гаремы заводить. Словом, накинулись со всех сторон, и не выдержал воин, отослал Аделаиду домой, ну, сынок и обиделся. Да так, что спустя двадцать лет (Бальдуэн-то на следующий год умер, хоть и послушался патриарха) всё забыть не мог.
Однако рискнём не поверить в столь гипертрофированную, просто-таки болезненную злопамятность Рутгера, посмотрим на причины обиды под другим углом. Ну скажите-ка на милость, почему это судьбу Сирийской Наследницы решают Людовик Французский да Генрих Английский, если прадед Констанс, Роберт Гвискар, и отец короля Рутгера, граф Сицилии Рутгер д’Отвилль, — родные братья? Ну и что, что оба давным-давно покойные? Его-то, короля Рутгера Второго, спросить всё равно были обязаны! И не только спросить, у сицилийца имелись свои виды на антиохийское наследство, не мог он допустить, чтобы контроль, а то и вовсе прямая власть над ним досталась его злейшему врагу, базилевсу Иоанну Комнину.
Вот в какую глубь веков заглянули мы, стараясь понять, почему знатному жениху княжны Констанс, Раймунду, пришлось прикидываться помощником купца, чтобы добраться по морю до невесты. (Посуху в ту пору всего вернее было вообще никуда, кроме турецкого плена, не добраться).
Ну, главное, добрался всё-таки, теперь уж все мытарства позади, всё ясно, впереди свадьба, а за ней, как водится, веселье да пир горой, а потом уж дела государственные: война с врагом, да суды княжеские, церковные устроения и опять-таки пиры, а куда ж без этого?
Всё так, да не спешите, сир Раймунд, расслабляться до поры, до времени.
В общем, приехал жених, только, можно сказать, ногой сушу почувствовал, а тут новость пострашнее, чем в море качка, — будущая тёща видит себя совсем в иной роли. Да и то понятно, Раймунд мужчина, как говорится, видный, косая сажень в плечах, к тому же возраст, претенденту на престол тридцать семь, Алис лет на двенадцать меньше, чем не пара? К тому же она — мать, ну а какая же мать отдаст единственную дочь за человека чуть ли не на тридцать лет её старше? Лучше уж собой пожертвовать!
О том, кто вскоре пожалует в Антиохию, Алис загодя узнала через шпионов. Все норманны вроде как родственники, и полно их не только в Антиохии, но и в Лондоне, и в Париже, и в Мессине, и в Салерно, и в Неаполе, вот новость и добежала сначала до Рутгера, а уж от него и до Алис.
Вдова имела все основания надеяться, что дело выгорит, тем более что патриарх Радульф, в то время ссорившийся со своими клириками, обещал помочь княгине. И вот ясным апрельским днём Алис дожидалась во дворце суженого, а тот всё не ехал и не ехал. Она слишком поздно почувствовала подвох; служанка, обеспокоенная тем, что не может нигде найти ни без малого девятилетнюю Констанс, ни её мамку, сказала об этом Алисе. Но в этот момент княгиня оказалась уже не в состоянии что-либо изменить: мамку скоро отыскали с перерезанным (чтобы не вопила дурью) горлом, а вот что касается девочки... Единственное чадо княгини Алис, ещё утром игравшее в куклы, стояло перед алтарём в соборе Святого Петра, где предатель Радульф венчал наследницу и заморского жениха.
Алиса поняла, что проиграла. Во второй, теперь уже в последний раз удалилась она в своё вдовье имение в Латакию. На целых тринадцать лет княжество оказалось в крепких и порой жёстких руках Раймунда де Пуатье.
Почему он не выбрал более подходившую ему по возрасту вдову? Понять не трудно, представим себе, что у Раймунда и Алис не оказалось бы потомства, а между тем через пять-шесть лет Констанс достигла бы брачного возраста, она вышла бы замуж и... куда тогда деваться отчиму, заморскому регенту? Именно так, всего лишь регенту, байи (bailli) или, как ещё иногда называли, прокуратору, лицу с правами даже и не кровного родства. Представим на минуточку, что случилась бы трагедия, и Алис скончалась бы лет в тридцать? Раймунд оказался бы в этом случае за бортом, как выразились бы мы теперь. Ну и, конечно, как опять же мы и теперь сказали бы, жених из Пуатье чувствовал разницу.