— Шевалье, — ответил коннетабль строго. — Здесь вы не во Франции и не на своей земле. Тут, если уж разобраться, пока что ничья земля. Однако в любом случае не вам решать, кто здесь прав, а кто виноват.
Уроженец Жьена, не раз справлявшийся с самими дикими и неукротимыми жеребцами, чуть не свалился с лошади, словно бы на турнире копьё противника угодило ему прямо в лоб, закрытый металлом шлема. Мало того, что коннетабль назвал его просто шевалье, так Ренольда Шатийонского, сына французского графа, какие-то зажравшиеся выскочки, не способные сами защитить своих владений, осмеливались ставить в один ряд со своим безлошадным сбродом!
Ренольд, конечно же, был не прав. Защищать свои владения здешние бароны умели, а вот нападать на тех, кто мог оказывать серьёзное сопротивление, им не очень-то хотелось. Все они имели неплохие вотчины: их крестьяне-мусульмане и греки ортодоксального толка собирали неплохие урожаи и через своих раисов (старост) исправно отдавали положенное иноземным сеньорам (те брали не больше прежних господ-единоверцев). В городах жизнь била ключом, торговля процветала, налоги позволяли баронам жить с роскошью, невиданной и при иных королевских дворах Европы.
Все эти буйные защитники, спасители и освободители (а на деле такие же охотники за богатством, какими были отцы и деды нынешних хозяев Востока) не приносили владетельным сеньорам Иерусалимского королевства по большей части ничего, кроме головной боли и умаления доходов. Знают ли чужаки, во что обходится эта кампания местным магнатам, не говоря уж о торговых убытках?
Нет, не знают! Они вообще ничего не знают! И знать не хотят!
— Эта лошадь, мессир, — процедил сквозь зубы Ренольд, багровея и весьма выразительно глядя на командующего войском Бальдуэна. — Эта лошадь поймана моим конюхом, Пьером, и по праву принадлежит мне. Так же как тот конь, который под вами, — вам. Любой, кто станет оспаривать мои права, спознается с клинком Ренольда де Шатийона! Уверяю вас, я умею держать в руках оружие. Мой меч снёс уже не один десяток голов...
Гордый кельт несколько преувеличивал, голову его меч снёс всего одну (никак не удавалось, не отрубались они, хоть ты тресни!), однако душ шатийонское железо в руках нынешнего владельца загубило и правда уже за дюжину. Ренольд так разгорячился, что даже не заметил, как рыцари и оруженосцы Манасса д’Йержа стали потихоньку окружать всех участников недавней потасовки.
Забияка, разумеется, слышал про правило возмещения, действовавшее в Иерусалимском королевстве и других государствах латинян Востока; согласно этому закону все лошади, захваченные во время военных действий, поступали в распоряжение марешаля, первого помощника коннетабля. Любой из рыцарей, чья лошадь выходила из строя в сражении, мог рассчитывать получить другого коня из этого резервного фонда Однако на родине Ренольда подобных обычаев не водилось, он же оставался вассалом французского короля и потому считал себя вправе игнорировать местные законы.
Между тем момент, когда Манасс д’Йерж мог бы напомнить наглецу о правилах, принятых в Утремере, уже миновал. Слишком быстро развивались события.
Не понять, что ему бросают вызов, коннетабль не мог, не ответить на него — тоже. Что ж, он с удовольствием выучит уму-разуму зарвавшегося юнца. Одним словом, Манасс д’Йерж мгновенно забыл, что он не просто рыцарь, а должностное лицо, занимающее после своего сюзерена высший пост в военной иерархии королевства. Не известно, чем бы всё закончилось, что одержало бы верх, удаль и молодость или опыт закалённого в рубках воина, но в короткий, хотя и весьма энергичный обмен мнениями вмешался пожилой (по меркам Ренольда) знатный спутник коннетабля.
— Остановитесь, милейший мой сир Манасс. — Онфруа Торонский начал со старшего. — Или вы забыли, что мы на войне?
Выиграв несколько секунд у несколько смутившегося коннетабля, галилейский барон взялся за ретивого чужака, уже стягивавшего с руки кольчужную рукавицу.
— И вы, шевалье Ренольд, — проговорил миротворец, — также вспомните, зачем вы сюда явились? Исполнять свой долг христианина или гоняться за лошадьми? Стыдитесь!.. Хотя вы молоды, и это в какой-то степени извиняет вас.
Как ни странно, но на Ренольда отеческий тон барона подействовал умиротворяюще. Кроме того, каким-то чутьём молодого зверя, угодившего в переплёт, забияка уловил, что старик, насколько это возможно, держит его сторону[40].
— Стыдитесь, — повторил тот, строго глядя на молодого драчуна. — Я уверен, что вы слишком разгорячились и не сумели правильно выразить своих мыслей. Уверен, что вы просто не смогли объяснить мессиру Манассу, что не собирались возражать ему. Во-первых, потому, что он исполняет свои обязанности, во-вторых, потому, что он прав. Да, да, и не спорьте! Как я заметил, вы среди них, — Онфруа указал на жавшихся друг к другу недавних противников, окружённых всадниками коннетабля, — единственный благородный рыцарь. С вас и спрос. Ваши действия вредят общему делу. Уверен, что его величество король Людовик не придёт в восторг...
40
Юный варвар и понятия не имел, что среди ноблей самого Иерусалимского королевства наметился раскол, грозивший вскоре превратиться в трещину, ничуть не менее серьёзную, чем та, что со дня на день разделит баронов земли, как величали они себя сами, и пришельцев с Запада. Едва ли Ренольд мог предположить, даже подумать о том, что очень скоро политические пристрастия разведут двух магнатов Утремера по разным сторонам арены, на которой развернутся боевые действия между повзрослевшим королём и его властолюбивой матушкой. Они тоже ещё не знали этого, но уже чувствовали приближение грядущих событий. Но при всём при этом Онфруа Торонский был честнее, храбрее и умнее будущего своего противника. Спустя много лет, уже будучи коннетаблем, состарившийся, но не утративший своих лучших качеств, Онфруа с горсткой храбрецов, мужественно сражаясь, спасёт своего короля и его армию от поражения. Но то будет уже другой король и другая армия.