- Всё другое от лукавого, - обиделся изограф. - Лики святые ему, видите ли, писать невместно. Уводишь парня, а он еще своего не отработал!
- Брось, мастер. Не к лицу обида тебе. У парня талант к парсуне, так зачем его в землю закапывать? Отпусти его со мной и в веках твоё добро люди помнить будут.
- Но, княже...
- Не спеши с отказом, подумай. Знаешь же: коль сговоримся, не обижу. Впрочем, давай об том позже поговорим, я ведь к тебе по иному делу собирался.
- Ну, позже, так позже, - нехотя согласился Феофил, и сразу же переключился на деловой тон: - А по какому делу-то, княже?
- Церковь расписать, да иконы новые.
- Так мог бы и кого послать. Чего ж сам-то?
- Да вот, захотелось вновь на твоё мастерство полюбоваться, - улыбнулся Андрей. Ну не говорить же человеку, что князь просто от дел сбежал. Не поймёт. Да и не надо. Зато, какой бриллиант он обнаружил при этом в обыкновенной мастерской. А не поедь он сам, чтобы было? Нет, мастер Феофил, парнишку от тебя забирать надо однозначно. Этому пареньку совсем другая судьба уготована. Лучше ли, хуже ли, чем раньше, то одному богу известно, но другая.
*****
А ближе к лету среди образованной части элиты (крестьянам и посадским было просто как-то не до подобных эмпирей) с новой силой вспыхнул довольно деликатный спор, который вот уже несколько десятилетий тревожил великокняжеский двор. Правительство Василия III Ивановича испытывало насущную потребность в создании теории, которая укрепляла бы новое положение великокняжеской власти, когда роль великого князя продолжала расти, а удельные княжата фактически потеряли свои права, однако продолжая еще на них настаивать. А великому князю необходимо было, чтобы и формально никто не мог бы поставить себя на одну ступень с ним. При этом принять царский венец что отец, что сын, даже именуясь "царём и самодержцем" всё же отказывались.
И тут при московском дворе вдруг вспомнили о посланиях опального митрополита Спиридона, что, находясь в заключении в Ферапонтовом монастыре, решил вернуть себе расположение великого князя апологетическим сочинением в его адрес. И вывел идею происхождения Рюрика от некоего Пруса, родственника римского императора. Спиридону это не помогло, но вот книжники и дьяки за идею уцепились крепко.
Андрей, поневоле попавший в столь интересное время, даже не представлял, что осмеиваемая европоподлежащими русскими интеллигентами легенда зарождалась как раз в эти годы. А ведь он про неё много читал в своём времени, так как в воспалённом интеллигентском мозгу считалось, что "цивилизованная" Европа смеялась над претензиями Ивана Грозного о происхождении его рода от римлян. При этом старательно не замечая, что царствующие дома "цивилизованной", как они считали, Европы страдали точно таким же недугом. Та же соседняя с Русью Литва выводила себя от потомков, поселившихся на балтийском побережье римских колонистов, а короли Франции вплоть до Луи XIV (более привычного нам как Людовика XIV) вели свою нить аж от троянцев, что ушли из гибнущего города сначала в днепровские степи, а потом, пройдя через всю Европу и добравшись до Галлии, стали править франками. Да и Габсбурги в этом отношении тоже были те ещё затейники. Но в среде русской интеллигенции высмеивать можно было только русских правителей. Чем они увлечённо и занимались.
И вот оказалось, что споры о Прусе и прочих событиях, описанные опальным митрополитом в своём "Послании о Мономаховом венце", не только в будущем вызывали многочисленные словесные баталии. Здесь, в шестнадцатом столетии, среди грамотной прослойки общества шло не менее эпическое сражение. Причём сами книжники и их читатели были абсолютно уверены в истинности создаваемого на их глазах исторического мифа.
И потому появление разгромной статьи, в которой автор доказывал, что подобный миф создан вовсе не для возвеличивания, а для умаления великокняжеской власти, буквально взорвал общественность. Ведь получается, что раз никакого Пруса ромейские хроники не ведали (а статья ссылалась не только на известные уже на Руси хроники, но и на те, которые тут пока ещё не знали), то ссылка на него вызывала бы у тех же литвинов и поляков лишь кривую усмешку. А ведь не секрет, что именно в противостоянии литовской династии и пытались возвеличить себя Рюриковичи. Оттого и созданные мрачным тевтонским гением с целью принизить династию литовских князей легенды о происхождении Гедимина и получения им власти после того, как он убил своего князя Витена, легко прижились на Руси.
Кстати, литвины в ответ на подобные обвинения создали свою легенду, будто бы некий римлянин Палемон, родственник императора Нерона, спасаясь от его жестокости, сбежал в Жемайтию, где и основал новый род, от которого и произошла литовская знать. В связи с проигранной войной легенда о том, что у них римские корни, получила среди литвинов новый толчок. А Андрея заставила задуматься, не отсюда ли и растут корни породнения с имперским Римом на Руси.