– Жаль, что медленно, – отозвался князь, едва не с удивлением ощущая, что и сам начинает чувствовать вкус пшенной каши с молоком, которую щедрой рукой наложила ему в тарелку мейстерина этим утром. – Он был бы нужен.
– Ты князь и сам не до конца здоров, – буркнул батюшка.
– А что же лекарь этот с нами за стол не сел? – спросил князь рассеянно. – Заодно бы и познакомились.
– Спит, – коротко отозвался батюшка.
Тогда в гостиную, где они, оказывается, находились, вероятно, потому, что магические маячки слежения после молитвы батюшки растаяли, испарились без следа, исчезли, как будто их и не было никогда, строевой походкой вмаршировал Стырь, который был хоть и в небрежно застегнутой рубахе, но все же выглядел молодцом. Лишь одно и было неладно, что он казался каким-то сырым, вероятно обходил стражников, мельком подумал князь.
– Там… притащили кого-то к нам на носилках здешних.
Густибус фыркнул, батюшка спокойно и едва ли не устало усмехнулся. А Диодор так посмотрел на Стыря, что тот тут же стал поправлять рубаху и застегивать пуговицы камзола.
Это оказался Атеном, сегодня он был без повязки вокруг головы, но зато звенел шпагой, которую поправлял все время, привыкая к этому новому для него атрибуту наряда. Князь догадался, что куртье после ночного боя решил сделаться крутым воякой, и начать изучать шпагу как полагается, с тренировками. Шпага подходила к его длинной фигуре не больше, чем морской парус обычной деревенской телеге.
– Князь, – заговорил Атеном, после непременного ритуала раскланиваний, – к нам в посольство прибег… Прибежал посыльный из Лура от казначея его величества с просьбой незамедлительно с тобой переговорить.
И Диодор снова, как по приказу, ощутил, что нога начинает разбаливаться, мешая ему ходить и даже раскланиваться принятым тут образом. Ему бы, по всему, следовало устроиться перед камином, с книжкой какой-нибудь для вида, подумать о том сне, в котором могло оказаться и что-то любопытное, даже полезное для расследования, потому что голова у князя на удивление хорошо работала в том-то сонном состоянии, но приходилось все отставить, и заняться выполнением нелепой просьбы.
– Атеном, напомни-ка, как его зовут, – попросил князь.
– Казначея Парского королевства, главного распорядителя королевского двора зовут сьер Тампа тет Копмусат, граф Сасумон, граф ла Винж, барон…
– Как его зовут при дворе, – перебил куртье Густибус.
– Графом Сасумонским. И он весьма влиятельная фигура.
Далее князь опять отвлекся от окружающего, оделся механически, словно деревянная кукла, с помощью Стыря, который заметил повадку Диодора этим утром и бросился помогать. Но одевался, должно, не очень быстро, потому что когда вышел, на их невысоком крылечке, всего-то в две ступени, топтался Густибус в полном параде, и Атеном, разумеется. Куртье пояснил:
– Князь, ты будешь добираться до Лура в посольских носилках. И отнесут тебя назад, как князь Притун приказал.
– А ты как же?
– А я, – куртье повесил голову, – невелика птица, так у вас на рукве говорят, пешком потом уж как-нибудь.
Тащиться в носилках князю вдруг понравилось, вот только он вспоминал, как доложил о них Стырь этим утром, и не мог не улыбаться. Но все равно ему нравилось, даже нога стала немного утихать.
Ждать пришлось недолго, но все же пришлось. Когда их потом ввели в какую-то совсем уж аскетично обставленную светлицу, князь даже подумал, что опять ждать придется, не может же быть таким рабочий кабинет – тут даже полок с бумагами не было. Но это оказался именно кабинет королевского казначея, графа Тампы Сасумонского. Он и сам сидел в углу кабинетика, да так скромно и тихо, что его и заметить было мудрено. Но когда он поднялся, когда Диодор вгляделся в него, стало ясно, что скромность в этом человеке никак не отражает его внутренней силы.
Он был, пожалуй, что невысок, в очень странном длинном парике, который не столько прятал, сколько подчеркивал лысину под ним, наверное, голую, как Сухая степь в Рукве, без единого волоска. И глаза у него были красными, они хорошо подходили к этой лысине и всему этому лицу, такому же красному, но в них едва ли не как на иных шпалерах, развешанных по стенам Лура, горела привычная, едва ли не лютая ярость. Сразу начинало казаться, что спокойным этот человек не бывает никогда, и к этому, вероятно, уже все привыкли, даже король Фалемот ди'Парс.
– Принц, – заговорил граф даже не дождавшись, когда же пришедшие закончат кланяться, прежде всего, куртье, разумеется, – по дворцу была распространена сплетня о том, что из Империи к нам будет выслан какой-то заем, о котором я, казначей короля, да живет он вечно, не имею ни малейшего понятия.
Прежде всего князя удивил в устах столь примечательной личности оборот о вечной жизни парского короля. Нет, конечно, в прежние-то времена его употребление считалось не просто уместным при любом упоминании государя, но и обязательным. Вот только обычай этот уже давно стал отмирать, и теперь даже простолюдины его не придерживались, а тут его использовал… явно не последний человек в государстве, и по титулам, и по должности.
– Меня предупредили, что это должно держаться в секрете, – вымолвил князь.
– В каком секрете? – едва не заорал граф-казначей, становясь мигом похожим чем-то неуловимым на маршала Рена. – Уже весь двор знает, а те, кто еще не знает, узнают в ближайшие же часы!
– И маршал был об том предупрежден, – добавил князь, как бы не заметив вспышки графа.
Королевский казначей определенно попробовал взять себя в руки.
– Секреты у нас специфические, принц, и тебе следовало бы это знать. Неужто посол Империи, принц Притун не инструктировал тебя?
– У меня не было сомнения, что уж маршалу я могу довериться.
– Но я ничего не знаю об этом займе, принц. Еще раз – ничего, – граф почти проскандировал последнее слово, будто это что-то да обозначало.
– Об том, будет ли заем, и каковы его размеры, я ничего не знаю, – скромно отозвался князь, даже потупился слегка, хотя это и было неучтивостью. – Мне приказали лишь узнать пути, безопасные пути возможной доставки чего-то, и это надлежит исполнить.
– Непохоже, – буркнул казначей, – что ты чего-то да не знаешь.
– И отчитываться об исполнении того, что надлежит быть исполненым, мне приказано только перед послом князем Притуном и королем Фалемотом Парским, да живет он вечно… – Князь едва ли не усмехнулся. – Именно в таком порядке, граф.
Королевский казначей прищурил один глаз, почти закрыл его, и сразу стал отчего-то на вид, по крайней мере, еще умнее. Он даже прошел к своему столу, едва не крохотной и тем не менее разноуровневой конторке, за которой можно было писать и стоя, и сидя. Такого предмета обстановки князь еще не видел.
– Вот как, – похоже было, что граф-казначей разговаривал сам с собой, и больше не было в нем ни следа возмущения, тем паче, крика. – Это… меняет дело, пожалуй.
А ведь с ним можно договориться, подумал князь, пусть и пользуется граф Тампа какой-то невнятной репутацией при дворе. Вот только бы сесть куда-нибудь. Он даже сделал жест к креслу, что стояло сбоку от конторки.
– Да, да, садись, принц, – сказал Тампа, не поднимая головы. Оказывается, ему это было не нужно, чтобы видеть своих посетителей.
Густибус твердым шагом дошел до кресла и подвинул его, помогая князю усаживаться. Граф поднял голову.
– Говорят, наши олухи со шпагами недооценили вас. – Он смерил князя сложным взглядом, возможно, тоже пришел к каким-то своим выводам. – И крепко недооценили. Сказывают, у вас и потерь не было.
– Один из наших людей серьезно ранен, граф. Но мы все ж говорили о маршале Рене, который, как оказалось, не вполне сдержал условия нашего договора о молчании по поводу…
– Самый вздорный дурак во всем королевстве, – опять взорвался граф, не дослушав князя. – Так что, сам виноват, принц Диодор, следовало бы знать, коли уж прибыл сюда, к нам, с кем и как именно следует говорить. Вот со мной – можно, – завершил он довольно неожиданно.
– Теперь я и сам это вижу, – князь улыбался уже откровенно. – Как бы там ни было, я прибыл по твоему вызову, и разговариваю… Хотя не слишком многое могу сообщить тебе, граф, но все же не следует и этого недооценивать.