— Господи, Андрей! Ему же шестьдесят лет! — восхитилась я.
— Пятьдесят восемь… И это не имеет значения. Ты не знаешь Юзефа!
— А ты мне ничего такого и не рассказывал… Про оргии и про групповой секс.
— А раньше ничего такого и не было! Но ведь то — советский и раннеперестроечный период, это все было еще не принято у нас здесь, да и потом, Юзеф был женат, а когда умерла жена — оставалась Лана! А теперь — и время другое, и он свободе, да и вообще — живет за границей! Но я не о том… То есть, о том как раз… Просто — пообещай, что не забудешь про Ольгу, что будешь о ней заботиться. Я не прошу тебя удочерять ее…
— …и на том спасибо!
— Не перебивай!!! Я важное говорю!!! Так вот… О чем я говорил?
— Ты просишь меня пообещать тебе позаботиться об Ольге, но при этом не настаиваешь на том, чтобы я ее удочеряла.
— Да, именно так!
— Ты что, действительно, всерьез собираешься погибнуть?
То есть — рисковать так, что это может стоить жизни не только тебе, но и Венику?!!
— Господи, Насть! Ты действительно такая дура или притворяешься?!
— Действительно.
Он минуту помолчал, озадаченный. Потом — испустил глубокий, тяжелый вздох, сопровождаемый пулеметной очередью икоты.
— Да как же я на тебе женился? Да где же были глаза мои и все остальное?
— Я тоже мучаюсь этим вопросом весь последний год. Как же это я вышла за тебя замуж?
— Черт! Нам надо развестись. Срочно!
— А Ольга? Ты же говорил…
— Да, да, действительно… Тогда — после этого всего.
Или — мы разведемся после этого всего, или — ты овдовеешь.
В любом случае расставание пойдет нам на пользу.
— Хорошо… Если я овдовею, я позабочусь об Ольге. И не буду доверять Юзефу Теодоровичу. Если он действительно окажется так ужасен, как ты о нем рассказываешь… А ведь интересно было бы познакомиться с ним, раз он так ужасен! Оргии, групповой секс, девочки, мальчики, кокаин! Живут же люди, мечтательно вздохнула я.
— Надеюсь, ты шутишь, — буркнул Андрей.
— Почему? Ты не хочешь, чтобы я получала хоть какие-то удовольствия в этой жизни?
— Я тогда не смогу со спокойной душой оставить на тебя Олю! Да и потом, каково мне будет смотреть с того света на то, как ты в оргиях участвуешь, тогда как со мной была фригидна!
— Ты безнадежный эгоист. Но, слушай, Андрюш, если серьезно, то, может, лучше в милицию заявить?
— Нет. Не лучше. Если я и сам им не до конца верю, то кто ж мне в милиции поверит?! И потом, это мое дело!
— Ну да. «Честь семьи Прицци» в русском варианте.
— А что это такое?
— Фильм.
— Клевый фильм? Надо бы мне посмотреть… После того, как разделаюсь с этими гадами, разведусь с тобой и заживу наконец спокойно!
…Надо ли говорить, что Андрей так и не посмотрел «Честь семьи Прицци»?
…И не развелся со мной.
…И не зажил спокойно.
Но с «этими гадами» он все же в некотором смысле разделался. Пусть и не своими руками, но… Вдохновителем акции все же был он.
Он умер, как воин, в бою, и вполне бы заслуживал «огненного погребения», если бы мы только смогли найти его тело!
Надеюсь, для таких, как он, есть своя Вальхалла — одна на все времена и вне зависимости от вероисповедания ( или от отсутствия такового ).
Надеюсь, на Вальхалле он снова найдет свою голову.
Или — голова получит назад свое тело ( выловленное валькириями из коллектора).
В общем, надеюсь, на Вальхалле части Андрея воссоединятся и он обретет там, наконец, желанный покой, приятное мужское общество, пиво, баню, ежедневные тренировки и вообще все, чего когда-либо желала его душа.
Глава 4
МЕЛКИЙ
Лучших времен скоро ожидать не следовало. Я понял это уже утром следующего дня, когда Кривой — наш будущий Великий Император — призвал меня к своей особе.
Император восседал на тро… Простите, на колченогом стульчике, за бывшей школьной партой, которая, вероятно, очутилась здесь мистическим образом, ибо никаким другим образом проникнуть сюда просто не могла.
Кривой что-то писал. Я обалдел, когда увидел его с ручкой в руках — честное слово, я уже два года не то, что ручку, карандаша в глаза не видел!
При виде меня, Кривой спрятал лист бумаги, на котором писал, в карман, и поднялся. Колченогий стульчик жалобно скрипнул — точно развалится, если сесть на него еще раз.
— Значит так, Мелкий, — заявил мне Кривой, — Сегодня вечером ты идешь на встречу с отцом девочки. Он будет ждать тебя на пустыре возле станции метро Бауманская. Знаешь, где это?
— Вроде, знаю.
— Он будет одет в джинсы и черную куртку, с ним вместе будет этот паренек, дядя девочки.
На моем лице отразилось искреннее удивление.
— Страшно ему одному идти, — объяснил Кривой, — Да это и к лучшему, что юный Лещинский тоже будет в деле. Нельзя его все равно в живых оставлять, больно уж много знает.
Конец фразы я договорил за Кривого сам: «И тебя, Мелкий, в живых оставлять нельзя, и Рыбку тоже, вы все много знаете». Хотя — нет, Рыбка о предательстве Кривого не знает, так что, может быть, одна она будет жить, благоденствовать и недоумевать: куда это столько народу разом подевалось?!
— Проведешь их тем ходом, помнишь, что мне показывал?
— Прямо сюда?
— Прямо сюда. Потому что здесь вокруг верные мне люди, потому что здесь их можно будет уничтожить тихо и незаметно, если что… Ты понимаешь.
Я понимаю. Я снова вспоминаю бессмертную фразочку урода: «Тот, кто уходит туда, никогда не возвращается».
— Говорить вы будете здесь.
— Мы?!
— Да, ты и они. Ты — мое доверенное лицо, Мелкий.
Какая честь для меня.
— А о чем я буду говорить с ними?
— Если не будешь перебивать меня своими дурацкими вопросами, то скоро узнаешь, — терпеливо ответил Кривой, — Итак, говорить вы будете здесь, а я буду слушать, находясь в смежной комнатке за зановесочкой.
Кривой указал мне, где конкретно он будет, потом подробно объяснил мне суть возложенной на меня задачи, объяснил, а потом заставил повторить чуть ли не три раза, наверное, полагает, что я дебильный и с первого раза ну никак не запомню. Что ж, давно он меня знает, наверное успел изучить.
С меня сняли мои лохмотья. Меня вымыли. Меня одели в чуть потертые джинсы и приличную куртку, я должен был выглядеть нормальным мальчиком и не привлекать к себе особенно пристального внимания прохожих…
Рассматривая себя, такого чистенького и так хорошо одетого, я с ужасом представлял, где мне придется пролезть, чтобы привести этих двоих куда надо. Одно только радовало мне сердце и заставляло сладостно улыбаться: это была мысль о том, что там же, где и мне, придется лезть прекрасному и восхитительному сэру Ланселоту, утонченному эстету, который не пожалел своих дорогостоящих ароматизаторов для бедной вонючей Рыбки… Ты у меня еще так пахнуть будешь, благородный Черный Плащ! Ты у меня будешь БЛАГОУХАТЬ!
Когда я выбрался на поверхность, то едва не задохнулся от сильного ветра, ударившего мне в лицо, от миллионов запахов, я просто обалдел от шума, грохота, гула людских голосов. Я был сражен приступом агрофобии, стоял, втянув голову в плечи и прислонясь спиной к стволу дерева, безумный мой взгляд тонул в бескрайности горизонта. Нет горизонтов в городе Москва, кругом дома, столбы, палатки и люди… люди… люди, но я отвык от людей, от такого их количества, я отвык от неба, оно казалось мне огромным и подавляющим, и здание на другом конце улицы было далеким, как горизонт.
Была середина ноября, так мне сказали, когда вышвыривали на поверхность, но снега не было, и было достаточно тепло для такого времени года, что еще больше дезориентировало меня и… мне хотелось обратно под землю, в черные пещеры, в узкие переходы. Панически хотелось.
Последнее время мне снилось небо, почти каждую ночь.
Мне снилась трава, деревья, солнечные блики на асфальте, и я просыпался чуть ли не в слезах, а теперь… я боюсь оторвать спину от дерева. Что же такое случилось со мной?
Я здесь чужой. Это ужасно, но я действительно здесь чужой. Империя переродила меня, сделала мутантом, я больше не могу жить на поверхности!