Смешно. Уже совсем не страшно. И даже не противно.
Просто смешно.
Мне захотелось сказать Кривому, что я все понял. Его манию величия, желание насмехаться и унижать. Естественное человеческое желание искать себе оправдания.
Но зачем мне ему говорить все это? Сам знает.
И я молча смотрел на него, когда он ждал от меня ответа.
Мент.
…Или — все врет? Быть может, сумасшедший?
…Все мы здесь сумасшедшие!
И даже если он не мент…
— Ну так я пойду? — спросил я.
— Иди.
— Я Светку возьму с собой.
— Кого?.. А, Рыбку! Забирай, от нее теперь толку мало, лежит и скулит. Все равно верить ей нельзя — заложит при первой же возможности. За Венечку своего… И что вы все нашли в этом педике?.. Знаю я, что и ты его спасти хотел.
Зачем, а Мелкий?
Я уже уходил, но я остановился.
Я оглянулся на него.
Эту картину я запомнил навсегда: обряженный в лохмотья, бледный, грязный человек с лихорадочно блестящим черным глазом, сидит на полу, на вшивом матрасике в сумеречном свете коптящей керосинки.
Самая большая лягушка в этом болоте.
Он в самом деле хотел, чтобы я ему ответил?
— Прощай, Кривой.
Рыбка почти не разговаривала со мной. Она была как будто неживая… И все время смотрела куда-то в вечность и бесконечность полными слез глазами.
Получив свободу, я знал, что буду с ней делать, а она — не знала. И, похоже, ей было все равно.
«Все пройдет, Светка!» — хотел я ей сказать, но, понимая, что не в состоянии я ее утешить, я молчал.
Мы были с ней все еще вместе, но уже были так далеко друг от друга.
Я пытался рассказать Светке о том, что у меня есть дом, в котором нас примут с ней вместе, что мать все поймет и не выгонит нас. Светка даже не отреагировала на то, что обнаружилась моя гнусная ложь, о том, что меня, якобы, выгнали.
— Нет, я не пойду, — сказала она. — Не хватало еще меня твоей матери. Спасибо, конечно, но я как-нибудь сама…
— Куда же ты пойдешь?
— Не знаю еще. Но ты за меня не беспокойся, я не пропаду.
Не могу я за тебя не беспокоиться, неужели не понимаешь?
Что у меня осталось, кроме тебя?
И ведь у тебя, кроме меня, тоже никого нет! Почему ты об этом не думаешь? Почему тебе все равно?
Прошло уже несколько дней с тех пор, как мы ушли.
Мы слонялись по улицам, ночевали по вокзалам… Светка не раз говорила мне уже: «Уходи!» — но я как-то все не мог.
Все тянул и тянул время.
Однажды я предложил ей пойти навестить Михалыча.
Я когда-то много рассказывал ей об этом старике… И она согласилась.
В нашем тупичке ничего не изменилось.
Когда мы пришли, был уже поздний вечер, и все были на месте. Хряк, Лариска, Урод…
— О, гляньте, Мелочь приволоклась! — услышал я знакомый до боли голос Хряка.
— Мелкий! — обрадовалась Лариска, улыбаясь жутковатой своей улыбочкой.
Я отметил, что за минувший год она лишилась еще двух зубов.
Урод сидел на своем матрасе и смотрел на меня мрачно. Я пришел ОТТУДА. Урод, наверное, знал о произошедших в империи изменениях. Он всегда был в курсе. по роже его заметно было, что изменения эти ему не нравились. Это значит, что Кривому удается осуществить его замысел.
— А где Михалыч? — спросил я, тщетно пытаясь разглядеть среди тряпья старика.
— Сдох твой Михалыч! — сказал Хряк с удовольствием.
— Еще прошлой зимой. Как ты свалил, так он и сдох. Околел от мороза…
Я повернулся и ушел.
— Пойду я домой, Светка. Прямо сейчас, — сказал я, когда мы вышли.
— Давно пора.
— Я могу что-нибудь сделать для тебя?
— Нет, не можешь.
И в этот момент я вдруг вспомнил!
Я попросил Светку подождать меня и снова спустился в колодец. В последний раз теперь уже…
Я нашел то место, где спрятал когда-то пятидесятидолларовую бумажку Михалыча. Она оказалась на месте. Год пролежала — и цела! Даже крысы не нашли! Впрочем, место действительно надежное было.
Я отдал деньги Светке.
— На первое время. Чтоб пожрать было на что купить!
Светка деньги взяла.
Мы постояли некоторое время молча, друг против друга, глядя куда-то в сторону.
— Ну, прощай, Мелкий! — прервала она молчание первой, потому что я, наверное, никогда бы не решился.
— Может, увидимся еще…
— Может.
Так мы и расстались, как чужие. Даже не поговорив на по-человечески напоследок. Она не захотела. И было у нее множество причин для этого.
Я вернулся домой после трехлетней отлучки.
Как в армии отслужил…
Мать, когда открыла дверь, сначала даже не узнала меня, а потом схватилась за сердце, не думала уже живым меня увидеть.
Отец со мной просто не разговаривал несколько дней. Но потом — не выдержал: наорал, ударил меня пару раз и простил. Честно говоря, я не думал, что простит. Не заслуживаю я прощения.
И, может быть, мне легче было бы, если бы не простили меня, потому что теперь я и не знаю, как скажу им, что снова собираюсь уходить… Нет, не в канализацию, как вы могли бы подумать. Я скорее умру, чем еще хоть раз в жизни в колодец спущусь… Как бы вам это объяснить? Был у меня когда-то школьный товарищ, Мишка Котельников. Так вот, случайно встретились мы с ним пару дней назад. После того, как он убедился, что я не привидение, рассказал мне, что уходит весной в экспедицию на Урал, в «самоцветные горы». Позвал с собой. И я согласился.
Думаю теперь вот, как родителям сказать.
Не мог же я объяснить им про все свои «славные подвиги»
— про Катюшу Алексееву, например… Или — про того старичка с газовым баллончиком!
Не мог я им рассказать о том, что родственники обиженной девочки Оли, очень захотев, сумели добраться даже до самого Сабнэка — «великого жреца»!
Не мог я объяснить им свои опасения… И свою уверенность в том, что — чем дальше от Москвы, тем безопаснее будет мое существование!
Посоветовался я с Наташкой. Сестренка уже большая стала и умная. Не то, что я… Ну, конечно, и ей я не стал всего рассказывать… Сказал только, что в длительный поход собираюсь. На Урал. В «самоцветные горы». Я думал, она на меня с кулаками кинется, а она от смеха чуть со стула не упала.
— Кто бы сомневался! Мы так и думали, что ты опять подашься куда-нибудь. Только вот не знали, куда, и как скоро ты не выдержишь. Теперь, по крайней мере, все ясно. Но до весны-то ты никуда не пропадешь?
— Не пропаду, — сказал я, улыбаясь счастливой улыбкой идиота.
Я действительно был счастлив тогда…
И каким же я был идиотом, раз надеялся, что до весны…
Это случилось 24 декабря.
Задолго до весны…
Я возвращался домой. И не поздно еще было… Но уже темно. А в подъезде свет не горел… Меня это, правда, не напрягло. Настроение у меня было в тот вечер хорошее…
Я вызвал лифт. Стоял и ждал…
А он шагнул из-за угла. Тот мужик… Молодой. Высокий.
Жилистый. Очень сильный. Угрюмый холодный взгляд. Горькие складки в углах рта.
— Лебедев Сергей Анатольевич, если не ошибаюсь? — тихо спросил он, а у меня упало сердце… И язык отнялся.
Я молча кивнул.
— Мелкий? Такая у тебя кликуха была?
В его голосе не было угрозы, но я понял, что целым мне с этого места уже не сойти.
…Кто заложил меня?
…Кривой?!!
…Он мог!
Я снова кивнул.
— Ну, а я — тезка твой: Сергей Алексеев. И Катюшка приходилась мне женой. Если б не ты, она б в тот день домой вернулась…
Я судорожно глотнул и залепетал:
— Я не… Послушайте! Я…
Но он не стал меня слушать.
Я до сих пор не знаю, почему он не убил меня. Мараться не захотел? Или — пожалел молодого дурачка? Хорошенькая жалость… Уж лучше бы убил…
Не знаю, кто ему меня сдал.
Не знаю, добрался ли он до Слона с Мариком, или — меня одного представили виновником…
И я не выдал его ментам, когда они пытались выяснить, кто меня покалечил. Я сказал, что их было трое, что я их не знаю…