Они прожили так три дня, когда из крепости кагана вышел отряд всадников самого непривычного вида. Впереди ехал молодой воин в богато расшитом плаще. Добрята углядел у них бритые головы с пучком волос на макушке или на затылке, заплетенным в косичку. Для авар, которые длиной волос спорили со своими женами, это было удивительно. Все объяснил Бури, который сплюнул в пыль, сказав:
— Болгары! Ненавижу болгар!
— А что с ними не так? — осторожно поинтересовался Добрята. — Они же тоже служат великому кагану, как и мы.
— Они служат то нам, то тюркютам, — воин проводил кавалькаду злым взглядом. — Я воевал вместе с ними. Я воевал против них. Поганый народ, хуже словен! Без обид, парень.
— Поехали! — приглашающе махнул рукой тудун Эрнак. — Нас уже ждут.
Они вскочили на коней и поехали в ставку кагана, до которой было полчаса неспешной рысью. Они заберут свои шатры на обратном пути, ведь среди кочевников нет воров. Украсть у своих было немыслимо, так же, как и солгать сородичу. Чужака можно было обмануть, ограбить и даже убить, это не порицалось обычаями. А уж если продать иноземца в рабство, то это было тем поступком, которым порядочный степняк похвалится жене, а та, раздуваясь от гордости, понесет эту радостную новость по всем соседям. Но обидеть кого-то из своих — это считалось просто немыслимым позором.
Дворец кагана был все таким же, каким его запомнил Добрята по прошлому разу. Огромный деревянный сарай из потемневших бревен с крошечными окошками. Стены его помещений были густо завешаны коврами и гобеленами. Коврами же были застелены полы, и они были затоптаны донельзя. У хана за последнее время было много гостей. Тут и там стояла разномастная резная мебель, награбленная в разное время и в разных местах, и висели бронзовые лампы, в которых тусклым светом горело масло. Великий каган сидел на стопке ковров, возвышаясь на локоть над землей, а его по-молодому цепкие глаза прошлись по тудуну Севера и его спутникам, что согнули спины в глубоком поклоне. Его длинные, блестящие от масла волосы были тщательно расчесаны и спускались до поясницы, а роскошная рубаха из ромейской парчи была заляпана пятнами жира. Видно, множество пиров ей пришлось пережить.
— Легок ли был твой путь, Эрнак? — спросил каган. — Здоров ли твой конь? Как чувствуют себя твои стада на новых пастбищах? Добрая ли там трава?
— Мой путь был легок, слава богам, — ответил тудун. — Мои стада здоровы и дают хороший приплод, повелитель. Мои жены и дети тоже здоровы. Но я не стану отнимать твое драгоценное время. У меня есть и плохие новости. Я ходил в поход на бунтовщиков — полукровок, и был там бит.
— Я же сказал тебе, никаких войн! — на лице кагана заходили желваки. — Почему все, кто правит в моих землях на Севере, тут же теряют разум? Это какое-то злое колдовство?
— У меня не было выбора, государь, — склонил голову Эрнак. — В тех землях имя аварского кагана стало терять свой блеск. Я должен был показать силу нашего рода.
— Показал? — брезгливо спросил каган. — Теперь-то все в восторге от нашей мощи. Да, Эрнак?
— Я ошибся, Величайший, — понурил голову тудун. — Я недооценил врага. Они воюют так, как я еще не видел. Восемь десятков всадников были убиты и еще столько же ранено.
— Потому-то ты притащил сюда этого мальчишку? — презрительно спросил каган, показывая на Добряту. — Что он тут делает? У тебя закончились настоящие воины?
— Этот мальчишка — лучший стрелок в твоих землях, Величайший, — с достоинством ответил тудун. — Он остался прикрывать меня от погони полусотни всадников, один на лесной дороге. И он держал их, пока у него не закончились стрелы. Я сам наградил его перед всем войском. Он достоин быть здесь.
— Я тебя знаю? — впился взглядом в Добряту каган. — Твое лицо мне знакомо.
— Я сын хана Онура из племени кочагир, — ответил мальчишка, едва ворочая пересохшим от страха языком. — Я был здесь год назад, повелитель.
— Да, я вспомнил тебя! — каган снова повернул голову к Эрнаку. — Он так хорош?
— Ты удивишься, дядя, — ответил Эрнак, который приходился кагану племянником. Гроза миновала, и он позволил себе эту маленькую вольность.
— Тогда пусть остается, — каган тут же потерял интерес к Добряте. — Мы выходим по свежей траве. Твое войско пойдет через Сирмий. Мои словенские рабы перевезут всадников на другой берег, мы не станем ждать, когда согреется вода. Коней переправят на больших плотах. Сколько ты приведешь с собой людей?
— Не больше тысячи, государь, — склонил голову Эрнак.
— Что? — удивленно раскрыл глаза каган. — Я ожидал втрое больше.