Размышления императрицы Мартины прервал верный евнух — кубикулярий, который служил ей уже много лет, с тех пор, как она, пятнадцатилетняя девчушка, впервые вошла во дворец. Старик был предан своей госпоже, как собака, и теперь он стоял рядом и смотрел на нее почтительным взглядом, ожидая, когда она обратит на него свое внимание.
— Чего тебе, Нисибий? — расслабленно спросила Мартина, разглядывая себя в отполированное серебряное зеркало. Вроде бы прическа удалась, да и надоедливая болтовня служанок свидетельствовала о том же.
— Перстень, кирия, — только и сказал евнух, протягивая ей ее собственное украшение, отданное не так давно тому странному асикриту. — К вам приехал человек с перстнем.
— Хм, — наморщила она лоб. — Доместик Стефан? Он оказался так глуп? Вот не ожидала! Я разочарована, Нисибий. Ну, и кого он посмел прислать к нашему величеству?
— Какой-то франк по имени Марк, госпожа. Он просто привез письмо и утверждает, что ничего не знает. Он просто гонец. Письмо не вскрывали, я проверил. На словах ничего не будет. Вам нет нужды принимать его.
— Дай сюда! — протянула руку императрица, а потом резким жестом отослала служанок. — Пошли все прочь!
Служанки выпорхнули, а Нисибий проверил, что в шатре и вокруг него никого нет. Даны, стоявшие у входа, греческого языка не знали. Император, подумав хорошенько, запретил им учить местную речь[30]. Мартина сломала печать на свитке и погрузилась в чтение. По мере того, как она изучала написанное, на ее лице изумление сменялось растерянностью, растерянность — яростью, а ярость — глубокой задумчивостью. Она даже сказала пару длинных фраз на армянском, чего верный слуга предпочел не заметить. Мартина застыла на несколько минут, глядя вдаль отсутствующим взглядом, а ее рука бессильно свесилась вниз, опустив длинный свиток почти до самого ковра. Вскоре она очнулась и перечитала свиток еще раз, жадно впитывая каждое слово, что было там написано. Слуга почтительно стоял рядом, поедая преданным взглядом госпожу, которая снова ушла в себя. Он хорошо знал ее, даже лучше, чем она сама. Вот сейчас она подумает, на ее лбу разойдется задумчивая складка, и она отдаст ему приказ, который старый слуга побежит выполнять со всем возможным рвением.
— Нисибий! — сказала императрица после раздумья. — Нам кажется, что нашему величеству недостает слуг. Авторитет божественной власти Августа и Августы не должен терпеть урон из-за таких мелочей. Вызови-ка еще два десятка евнухов из моего двора. Нечего им бездельничать, когда их госпожа терпит немыслимые лишения в военном походе.
— Да, божественная! — радостно закивал головой евнух. — Несомненно! У вас тут всего сотня человек прислуги, словно у жены какого-нибудь провинциального патрикия. Кого именно вызвать, кирия?
— Неужели я должна все делать лично? — капризно ответила императрица. — Реши сам, я не хочу вникать в эти мелочи. Но виночерпий должен быть обязательно. Для нашего величества унизительно терпеть его отсутствие. Я чувствую себя какой-то простой горожанкой.
Когда слуга поковылял отдавать нужные распоряжения, императрица встала и аккуратно опустилась на колени перед иконой, опираясь на ручку кресла. Ей уже было тяжело переносить постоянные переезды, ведь она снова ждала ребенка. Частые роды подорвали ее здоровье, но у нее не было выбора. Два ее сына были калеками, а калека не может стать Августом. Толпа на ипподроме не поддержит его. Пасынок Константин уже объявлен соправителем отца, а это значит, что после смерти мужа ее ждет мучительный конец. Сын покойной эпилептички Евдокии ненавидел свою мачеху. Ее не убьют, нет! В Империи Ромеев было не принято убивать членов правящей семьи и высшую знать. Убивали только императоров, и то далеко не всегда. Таков был негласный уговор элит, который старались не нарушать. Ее участь будет намного хуже, чем просто смерть. Остаток ее жизни превратится в непрерывное унижение и боль. Когда Августа думала об этом, ее сердце сжималось в липком страхе. Она никогда и никому не показывала его, но эта мысль постоянно отравляла существование могущественнейшей женщины на Земле. Мартина обратила свой взгляд на икону, а на ее лице была написана тревога и надежда.
— Господь всеблагой, молю тебя! Ты спасаешь меня, вовремя посылая нужные знаки и нужных людей, и за это я озолочу храмы Константинополя. Дай нам победить в этой войне и подари мне здорового, крепкого сына! Моему мужу нужен наследник, а плебсу нужен император, который смирит его буйство железной рукой. Империи нужен защитник, иначе волны варваров поглотят ее. Молю тебя, господи! Пусть это будет сын!
30
Гвардейцам-варангам запрещали учить язык во избежание сговора и в реальной истории тоже.