Огромный сарай с чудовищно высокой крышей и был дворцом герцога. Тот был уже немолод, и новомодных изысков не признавал, сделав всё так, как делали предки. Его дом был под завязку забит добром, а стены сплошь увешаны коврами. И нарядно, и тепло, и люди завидуют! Беспорядочное нагромождение резной мебели, светильников и сундуков подчеркивало резко выросшее благосостояние местного монарха и его жены, которая стояла рядом с мужем, растянув в приветливой улыбке лошадиное лицо. Герцогиня Гайла была увешана золотом так, что рябило в глазах, но по местным меркам все это великолепие считалось признаком неописуемой красоты, а потому служило объектом самой черной зависти простолюдинов. Тринадцатилетний принц Теодон стоял рядом с отцом и выжидательно смотрел на своего будущего тестя. Обычно тот приезжал с подарками.
— Само, здравствуй! — Гарибальд раскрыл медвежьи объятия, чуть не сломав гостю ребра. — Пойдем к столу!
— Я привез настойку, — с намеком сказал князь. — Владыка Григорий лично благословил. По его секретному рецепту сделано.
— Да? — обрадовался герцог. — Хорошая штука. Я слышал, в церкви вином причащают. Ну и дураки! Надо этой настойкой причащать, у меня половина дружины сразу бы крестилась!
И герцог гулко захохотал, жутко довольный собственной шуткой. В этих землях владыку Григория сильно уважали, особенно настойки, сделанные по его рецептам. Его авторитет был просто недосягаем для прочих церковных иерархов. Видимо, он находил какой-то свой, особый путь к сердцам язычников, о чем свидетельствовало большое число новообращенных.
— Так ты, говорят, башку кагану отрезал? — поинтересовался герцог, когда первый кубок сгинул без следа в его бездонной глотке.
— Отрезал, — подтвердил Само. — В горшок с медом положил и в Константинополь пошлю. Пусть император порадуется.
— Отомстил, значит, за мою тещу, — благожелательно посмотрел на него Гарибальд. — Доброе дело сделал, мы жертвы богам за твое здоровье принесли.
— А что случилось с твоей тещей? — от удивления князь даже перестал есть. — Не мстил я за нее. Да и не слышал о ней никогда. Прости, Гайла!
— Ты не слышал о герцогине фриульской Ромильде? — выпучил глаза Гарибальд.
— Да имя вроде знакомое, — попытался вспомнить Самослав. — Мне Гразульф, герцог Фриульский, что-то такое начинал рассказывать, да не закончил, заснул мордой в еде. Ее убили, кажется.
— Ты не знаешь эту историю? — с восторгом заревел Гарибальд, а герцогиня вздохнула с видом мученика. Видно, она все это слышала раз сто. — Наливай, и я тебе сейчас ее расскажу!
— Рассказывай! — откинулся на спинку кресла князь, по жилам которого потекло приятное тепло. Григорий и, впрямь, был кудесником, настойка у него получалась необыкновенно мягкой.
— Пятнадцать лет назад Фриуль осадили авары. Баян второй пришел, брат того, кому ты голову отрезал. Герцог Гизульф, этот дурень, вышел в поле и сложил свою головушку, а Ромильда, значит, заперлась в крепости. Ну, и дети с ней — Тассо, Какко, Гримоальд, Радоальд, Аппа и Гайла моя. Сидит она значит в осаде, сидит… Хорутане на стены лезут, а она им на головы кипяток льет. В общем, всем весело. Сидит она в осаде еще месяц, сидит два и видит, что в городе жратва-то заканчивается, а авары никуда уходить не собираются. Ну, и решила она по старому обычаю поступить…
— Что за обычай? — спросил Самослав.
— Ну, когда у германцев вождь в бою погибает, — пояснил герцог, — то его вдова младшей женой победителя становится. Он те земли себе забирает, а люди из нового рода под его руку идут. И все остаются довольными, кроме вдовы. У нее, как раз, все самое веселое только начинается. Ну, да кого эти бабы волнуют!
— И каган согласился? — удивился князь.