— Меня зовут Анахарсисом, — наклонясь к ней, сказал сын Кадуида. Тамира поняла, что его аварскому имени Анахар было придано греческое звучание, ей стало смешно от этого, но она сдержала себя, слегка улыбнулась и назвала своё имя.
Анахарсис с ходу ринулся в атаку.
— Как говорил Платон, нам мило всё прелестное. Слова эти напоминают что-то лёгкое, лоснящееся. Возможно, поэтому-то они от нас всячески ускользают. А если уж говорить правду, то прекрасное — это прекрасная девушка. Именно такая девушка, как ты, самое прелестное создание, когда-либо мною виденное.
— Но Аристотель говорил по этому поводу совсем другое, — возразила Тамира. — Он отмечал, что сама жизнь доставляет нам удовольствие и это удовольствие человек испытывает в своей душе. Поэтому ограничиваться видением прекрасного только в одном существе будет считаться ограниченным подходом. Надо любить жизнь во всех её проявлениях. К тому же, — лукаво улыбнулась она, — тот же Платон в том же трактате неожиданно заявляет, что, самая прекрасная девушка безобразна по сравнению с родом богов.
— Но в этом зале нет богов! — воскликнул Анахарсис. — Так что слова Платона бьют мимо цели!
Так продолжали они пикироваться в стиле молодых людей, воспитанных в духе греческой культуры.
Между тем многочисленные рабы разносили по столам различные яства и питьё: варёную и жареную баранину, копчёные тушки птиц — от кур до голубей и куропаток, блюда различных рыб, овощи, фрукты, в большом количестве вина, хмельную медовуху, пиво. Такие обильные застолья по греческому и римскому образцу стали традицией среди аварской знати, пресыщенной и развращённой на рабском труде покорённого населения. Они проводились почти еженедельно поочерёдно у богатых и знатных людей города. Каждый из них старался перещеголять друг друга в изобилии закусок и винных напитков. Многие гости напивались на них порой до полного бесчувствия, их выносили за руки-ноги и отправляли домой; некоторые отсыпались под столами и, едва протрезвев, снова принимались за пиршество. Тамиру отвращало это разгульное пьянство и обжорство высшего общества Каменска, она посещала их только по необходимости, в особо торжественных случаях, как сейчас.
Рабы налили им вина. Тамира пригубила и поставила свой бокал. Анахарсис выпил до дна. Закусывал он как хорошо воспитанный человек: аккуратно нарезал кусочки мяса и отправлял их в рот тонкими пальцами, так же естественно и элегантно расправлялся он с овощами, фруктами и прочей снедью.
Провозглашались новые тосты. Анахарсис каждый раз полностью осушал свой бокал. Стал шептать ей нежные слова:
— Ты самая прекрасная на сегодняшнем пиру.
Ты мне напоминаешь прекрасную Елену, пленившую своей красотой Париса. Локоны твоих волос подобны шаловливым волнам на песчаном берегу, а лицо твоё будто свежая утренняя заря...
Между тем пир разгорался. Звучала музыка оркестра, два хора поочерёдно исполняли аварские напевы и греческие песни. Их стали перекрывать громкий разговор, восклицания. Анахарсис пил бокал за бокалом, и Тамира с удивлением и разочарованием увидела, что он становится всё пьянее и развязнее. Он уже стал хватать её за руку, прижимать ладонь к слюнявым губам. Воспитанные с молоком матери представления о приличии восставали против такого вольного обращения, но она терпела, стараясь успокоить и уговорить своего не в меру настойчивого ухажёра.
Наконец, он выпил ещё пару бокалов и, кажется, перестал что-либо соображать. Глаза его осоловели, взгляд стал бессмысленным, и он полез к ней целоваться. К этому времени большинство гостей перепилось, и на них никто не обращал внимания, но поведение Анахарсиса возмутило её до глубины души. Тамира оттолкнула его от себя, резко поднялась и вышла из-за стола. Она направилась в свою комнату и уже поднялась на несколько ступенек, как он догнал её и схватил за платье.
— Афродита! — лепетал он, стараясь сохранить равновесие. — Богиня! Рождающаяся из пучины моря!
Не долго думая, Тамира размахнулась и со всей силой нанесла ему пощёчину. Анахарсис как-то странно развернулся на месте, а потом кубарем полетел по ступеням. Не оглядываясь, она прошла в свою комнату. Её всю трясло. Нервно срывая с себя одежду, она бросала её на скамейку, а потом села за свой столик и стала смотреть в зеркало. Красивый и сильный, говорливый и ласковый, но такой разнузданный пьяница, и в такие юные годы! А что с ним будет через десяток-другой! Боги, не приведите иметь такого возле себя всю жизнь!