Боривой окинул взглядом хмурые стены яра, искривленные, покореженные деревца, которые притулились во впадинах, в трещинах и узеньких плоских выступах, острые шпили, что, как зубы дракона, смотрели в небо — и вдруг заметил на высоте десяти или пятнадцати локтей достаточно большой уступ, где могло свободно поместиться несколько людей, к нему вела крутая, едва заметная звериная тропинка.
На размышления уже не было времени.
— Туда! Наверх! — вскрикнул он. — Друзья, берите князя на руки! Коней оставляйте внизу! Будем защищаться до последнего!
Дубок и Всеслав понесли князя Добромира. Княгиня Искра и княжна Цветанка поднимались следом за ними. Боривой шагал позади, готовый выпустить стрелу в первого же преследователя, который осмелился бы догонять их.
Уступ над отвесной кручей был совсем небольшим, но достаточный, чтобы там расположилось несколько беглецов. Всеслав и Дубок положили князя под стену — и княгиня, и княжна сразу склонились над ним, пытаясь в какой-то степени уменьшить его страдания. А воины вернулись назад, к Боривою, и, загородив тропу щитами, приготовили луки и мечи для последнего решительного боя.
Поляне и уличи
Кий и Щек осторожно приблизились к густому кусту шиповника, где стоял Хорев, и глянули из кручи вниз.
На противоположной стороне яра, на небольшом плоском уступе, притаилось трое — один мужчина и две женщины. Мужчина лежал лицом вверх под самой стеной и старшая женщина поправляла ему на ноге окровавленную повязку. А младшая, собственно, отроковица, а не женщина, заломивши руки, с ужасом смотрела, как на узкой тропинке, которая вела к их хранилищу, простоволосый юноша, почти подросток, прикрываясь щитом и медленно отступая вверх, копьем отражался от трех гуннов, что с обнаженными саблями наседали на него.
В бурьяне, на дне яра, пронизанные стрелами, умирали два юноши соплеменники. Но умирали недаром: возле них корчились в предсмертных судорогах два гунна.
— Это, наверное, уличи! Или тиверцы! — вскрикнул Кий. — Тому юному смельчаку долго не продержаться! Поможем ему, братья! Спасем тех несчастных! Спешим!
Братья быстро прицелились, резко свистнули три стрелы — и два нападающих, будто наткнувшись на невидимую преграду упали и покатились вниз, на дно яра. А третий, что стоял ниже, вдруг выпустил из руки саблю и испугано оглянулся. Увидев на круче трех воинов с нацеленными на него луками, он упал на колени и запросил пощады.
— Не стреляйте! — приказал Кий братьям и, прыгнув с кручи, соскользнул по почти отвесной глинистой стене вниз.
Братья кинулись за ним.
Связав пленного и забрав оружие, все трое быстро поднялись наверх, где ни живые ни мертвые стояли, обнявшись и все еще не веря, что спасены, две женщины и отрок лет четырнадцати-пятнадцати. Однако они не совсем доверяли и своим спасителям, потому что зажали в руках копья.
— Не бойтесь нас! Мы поляне! Из рода руссов! — сказал Кий.
— Да? — подала голос старшая женщина, не опуская копья.
— Клянусь Световидом! Меня звать Кием, а моих братьев Щеком и Хоревом.
— Чего вам надо?
— Мы спасли вас, а теперь хотим помочь вам! Кто вы?
— Это улицкий князь Добромир, — показала старшая женщина на раненого, — я княгиня Искра, а это наши дети — Цветанка и Боривой.
Княгиня опустила копье и в изнеможении села около князя. Княжич и княжна тоже опустили оружие.
— День добрый, — поздоровались братья. — Благодарите богов, которые спасли вас!
— Доброго вам здоровья, милые отроки, — тихо отозвался раненный князь, силясь приподняться. — Спасибо вам за нас всех! Вы спасли несчастного улицкого князя и его семейство…
К нему наклонилась княжна:
— Отче, тебе трудно говорить!
Но он отрицательно покачал головой:
— Ничего, доченька…, ничего… Хотя мне и трудно, зато я знаю, что вы теперь спасены и будете жить!
— Ты также, отче.
— И я… конечно…
Последние слова князя прозвучали не убедительно. Кий мог бы поклясться, что он не верил в то, что будет жить. Вид у него был совсем плохим. Глаза болезненно блестели, на лбу выступили мелкие росинки пота, на губы упала черная тень, а грудь под окровавленной повязкой вздымалась часто и тяжело. Из полураскрытого рта со свистом вырывался воздух. По всему было видно, что души предков уже стоят над ним и зовут в далекое путешествие, из которого никто никогда не возвращался.
Было ему лет под пятьдесят. Лицо мужественно, отмечено несколькими старыми шрамами. В растрепанном вспотевшем чубе блестела седина. Тяжелые крепкие руки непрерывно шарили по траве, будто искали что-то, или судорожно сжимали древко меча, и из этого можно было понять, что мужчине очень больно и очень тяжело.