— А вдруг мы сейчас возьмем да разграбим какую-нибудь деревню?
— Кто сбежит, у кого дом загорится, кто сам стог сырой запалит, — пожал плечами боярин. — Тревога начнется, бояре окрестные холопов в седло поднимут, стражу порубежную враз дружиной крепкой усилят. Назад уйти не дадут, никак не дадут. Загонят в чащу да вырежут там всех до единого. Маловато нас силой прорываться.
— А после того, как замок возьмем? Тогда как вырвемся?
— То не наша, то князя Крошинского забота. Он ведь дороги разведывал да замок доглядывал. Должен придумать…
Литовскую порубежную заставу они миновали где-то через час после выхода в путь, а уже к полудню увидели впереди поднимающиеся в небо дымки.
— Вот и Дрисса[14]… — кивнул боярин.— На Наума-грамотника[15]уговаривались с князем встретиться. Аккурат к сроку и попадаем.
— Что такое «Дрисса»? — поинтересовался Зверев.
— Крепость такая, — ухмыльнулся боярин. — Да ты на названье не гляди, твердыня ладная. Обороняться умеет.
На самом деле Дрисса оказалась довольно крупным и шумным городом, обнесенным низкой земляной стеной с частоколом, за которой далее виднелась рубленая цитадель, возвышающаяся над наружной стеной метров на десять.
Впрочем, отряд боярина Лисьина в город заезжать не стал. Вокруг Дриссы раскинулись широкие посады: изрядное количество огородов и дворов. Среди них Василий Ярославович быстро сыскал ворота, над которыми красовалась вывеска: «Хлеб-соль», и въехал на просторное подворье, размером лишь втрое уступавшее лисьинской усадьбе, с бревенчатым домом в два этажа и длинным навесом с коновязью у правой стены.
Боярин решительно спешился, отдал поводья подскочившему простоволосому мальчишке в козьей шубейке до пят, кинул через плечо:
— Вторуша, за лошадьми проследи! — После чего поднялся на крыльцо, толкнул темную, засаленную дверь.
Андрей спешился, двинулся следом. Внутри было сумрачно, пахло кислятиной, конским потом и мясным отваром. Сразу за дверью открывалось помещение размером с трапезную в усадьбе, заставленное столами и табуретами. В самом центре горницы боярин Лисьин уже обнимался с каким-то узколицым молодым хлыщом в тесной суконной куртяшке, в штанах, похожих на два слипшихся воздушных шарика, и в колготках, плотно облепляющих тощие ноги до самых сапог с высокими раструбами. В одном из раструбов белели кружева. Голое лицо туземца с тонкими усиками казалось после бородатых русских мужиков неприлично голым, осунувшимся.
— Знакомься, Иван! — поднял руку, подзывая Зверева, боярин. — Это сын мой, Андрей.
— О-о, юный Лисьин! — Туземец оторвался от Василия Ярославовича, кинулся к Звереву, крепко обнял и тут же отодвинулся, похлопывая его по плечам: — О-о, какой могучий воин! Когда же, когда и мои дети так же станут со мною вровень! Это какой у тебя поход, боярин? Пятый? Третий?
— Первый, княже. — Остудил восторг родственника Василий Ярославович. — Я так помыслил, коли начинать, то на ливонцах, на кавалерах ордынских. Бо с татарами стакнешься, без опыта враз или со стрелой в брюхе, или с арканом на плечах окажешься.
— Это верно, — согласился князь. — Не те ныне крестоносцы, не те, что огнем и мечом веру христианскую несли. — Он опасливо оглянулся по сторонам и продолжил полушепотом: — Страшно сказать, служители престола папского вдруг один за другим веру истинную отвергать начали и в ересь лютеранскую перекидываться. Сказывают, иные «отцы» у себя в замках притоны разврата устраивают и похоти предаются, иные и вовсе обеты целибата отринули и жен себе берут. Многие замки присваивают и себя баронами объявляют, друг с другом вражду затевают. Нет больше ордена прежнего, совсем нет.[16] Какая у них сплоченность ныне, коли ни веры общей, ни закона, ни власти прежней нет более? Коли в рать общую и соединяются — так токмо чтоб уделы свои от ворога внешнего удержать. А как рать нашу али польскую опрокинут — враз опять, что тараканы, по замкам и городам разбегаются. Посему и мыслю: никто за кавалера Карла не вступится, хоть бы мы и год у него осаду держали. А коли быстро суд свой правый свершим, так и вовсе хлопот не будет.