Польский набег дал Андрею еще один урок: хочешь жить — умей сражаться. Только навык работы кистенем из любого положения и с предельной точностью помог ему выкрутиться одному против троих ляхов. Поэтому каждый второй день он опять стал проводить с Белым, надевая тяжелую кольчугу и отрабатывая свою дружбу с луком, ножом, кистенем, саблей, рогатиной до полного совершенства, привыкая к ним так же, как привык за пятнадцать лет жизни к пальцам, рукам, ногам; действуя отточенной сталью или стремительным грузиком с той же легкостью, с той же точностью и быстротой, как и просто пальцем или кулаком. Оружию он посвящал каждое утро — те два часа, что выпадали от рассвета до завтрака. А уж потом…
Чтобы не очень нервировать боярина своими гостеваниями у старого колдуна, Андрей иногда ездил на охоту, привозя домой то косулю, то тяжелого глухаря, а пару раз гордо скидывал с седла и настоящих вепрей, что приходили порой в дубраву за Окницей порыться под корнями. Пусть считает, что сын просто развлекается. Отец, глядя на это, несколько раз заводил разговор о том, чтобы устроить соколиную охоту, но до дела так и не дошло.
Дни становились длиннее, а сугробы — все выше. Чтобы атаковать подвешенный к дубу чурбак, новику приходилось разгоняться по снегу в локоть толщиной. И это еще на утоптанном месте! Дальше к болоту поле было укрыто одеялом вдвое более толстым. В лесу же сугробы доходили до пояса, а местами и вовсе поднимались по горло. Если бы дорожка к Лютобору не протаптывалась с осени, сейчас бы к нему хода не было вовсе. Тропинка местами больше напоминала расселину, ущелье, рассекающее белую равнину. Андрей никак не ожидал, что в таких условиях может существовать хоть какая-то связь усадьбы с внешним миром, но нет — в один из вечеров с реки повернули к воротам двое тяжело груженных саней, запряженных парами лошадей.
Укутанному в длинный овчинный тулуп, в лохматой ушанке, белому от снега и с заиндевевшей бородой приказчику боярин лично, как награду, поднес кружку вина, повел в дом. Дворня под присмотром хозяйки начала разгружать мешки и короба. Среди нужного усадьбе добра Зверев опознал только тюк сукна и рулон еще какой-то тонкой ткани, бухту толстых пеньковых веревок из прочной русской конопли. Еще он услышал, как боярыня приказала соль, шафран и перец отнести в свою кладовку…
— Стойте! — Увидев два толстых, маслянистых шестигранных ломика, Зверев сбежал к саням, попытался поднять. Не тут-то было! Весили стволы изрядно, где-то по пуду каждый. И, естественно, из-за жира пoвыскальзывали из пальцев.
— Чего там, Андрей Васильевич? — поинтересовался один из подворников.
— Сало это сотрите, — отпустив ствол, затряс руками Зверев, — и ко мне в светелку. Отогреются — посмотрю.
Мужики тут же принесли из-за дома пук сена, споро вычистили стволы, поволокли в дом. Андрей пошел следом. Но не за ними — постучался в горницу отца.
— Я не помешаю?
— Отчего же, сын? Заходи…
Помещение, которое в будущем будет принято называть кабинетом, по размерам раза в полтора превышало спальню Зверева и вместо окон имело узкие бойницы — эта сторона дома смотрела наружу, за стены усадьбы. Здесь стояли два огромных, тяжелых шкафа, несколько сундуков и настоящее французское бюро. Причем не трофеем взятое где-нибудь в Литве, а купленное ради гонора в Москве у вернувшегося из-за моря купца. Этим отец уже хвастался.
Сейчас же приказчик, свесив голову, стоял перед хозяином, а Василий Ярославович внимательно вчитывался в длинный свиток.
— Афанасий, а отчего стволов два? Мы ведь у кузнеца один заказывали!
— Степан сказывал, дело новое, непривычное, — повернувшись, поклонился господскому наследнику мужик. — Сделал два. Сказывал, какой не понравится — назад возверните. Он опосля на нужное что перекует.
— Ты представляешь, Андрей, — перебил приказчика боярин, — князь Шуйский, воевода Великолукский, затеял стену городскую поднимать. Желает, чтобы мы башню нашу на тридцать венцов надстроили и стену на две сажени в обе стороны подняли. Нешто такое в конце зимы, перед летом затевают? Летом и так работы везде невпроворот! Отчего перед зимой о сем не помыслил? А, Афанасий?
— Да разве ж я это, боярин? То воеводе жаловаться надобно, пусть он решает, как поступать. Но по дворам сказывают, у бояр у всех недовольство такое. Коли пожелаете, я и ваши слова передам.
— Ополчение он смотреть не сбирался? Нет? Боится Шуйский, что помещики соберутся разом. Будет ему тогда вече Новгородское… Кстати, о смотре. Ты броню привез?