– Вы думаете, что мою дочь убили? – ровно выговорила она.
– А ты веришь, что она выбросилась из окна? – повернулась к ней императрица.
– Нет, – честно ответила И-Лэнь, – Последнее время я ее редко видела, но О-Лэи – дочь своего отца. Фэнь считал самоубийство трусостью.
Императрица помолчала.
– Да, Фэнь, – наконец, сказала она, – Надежда империи. Ты знаешь, это ведь по моему приказу он бежал.
Сердце И-Лэнь пропустило один удар. Когда-то, давясь втихомолку слезами в своих, – о, каких непривычных! – долгих одиноких ночах, она много раз клялась найти разгадку его тогдашней поспешности, тогдашней глупости. О, как она отговаривала его!
– Зачем? – выговорила она непослушными губами.
– Южная война, – императрица пожала плечами, – Тогда казалось, что мы не вылезем из нее. Все рушилось. Я надеялась, что мне удастся добиться встречи Фэня и Шуань-Ю без этого коршуна Цао, и мой сын вернет ему командование. По крайней мере, я несколько раз с ним об этом говорила.
" А мне бы лучше теперь этого не знать", – подумала И-Лэнь, чувствуя, что еще немного, – и она зажмет руками эту смертельную рану, вновь открывшуюся в ее сердце. Она тоже была тогда в том зале, когда Шуань-Ю говорил это. Тогда они обе, – она и О-Лэи, – посчитали, что Господин Шафрана лжет, ведь такая ложь уже ничего ему не стоила.
Императрица, видимо, что-то прочитала по ее лицу.
– Увы, я сожалею вместе с тобой, хотя и иначе, – мягко сказала она, и, помолчав, добавила, – Если бы мне удалось осуществить свой план и приблизить Фэня к моему сыну, я была бы более спокойна за него.
И-Лэнь уловила в голосе императрицы такие знакомые интонации обеспокоенной матери. А ей-то казалось, что властная старуха давно изжила в себе все чувства. Словно прочитав ее мысли, императрица усмехнулась.
– А ты думала, в нас уже не осталось ничего человеческого? Иногда и мне кажется так. Власть – это страшный яд, страшнее, чем у "эфа цуа" – человек может умереть и, не разлагаясь, ходить среди нас годами. Иногда я часами сижу здесь. Смотрю. Наблюдаю. Сравниванию.
И-Лэнь содрогнулась от омерзительного сравнения. Жань Э, не глядя на нее продолжала:
– Последнее время мне кажется, что все мы ходим по краю какой-то огромной, кишащей змеями бездны. Бохтан принес очень плохие предсказания, – настолько плохие, что не решился идти с ними к Шуань-Ю, что на него вовсе непохоже.
И-Лэнь поняла, о чем она говорит. И содрогнулась.
– И в этих предсказаниях говорится: " там, где Феникс умолкнет, шафрановые знамена падут в пыль."
Феникс. Герб рода Дафу – рода Фэня. Фэнь, их дети по закону принадлежат к этому роду. После смерти Фэня, – старшего в роду, наследником Дафу считается ее сын. Господину Тою без труда удалось отсудить опекунство над мальчиком у этого болвана Ожанга…Так что теперь он – глава Дафу, держатель знамени Феникса…
– Вы полагаете, что опасность может настичь и господина Тоя? Что имеется в виду весь род Дафу? " Бусо, мой мальчик! Опасность может грозить и ему! Что, если это о нем?"
– Я не знаю, – медленно сказала императрица, – С некоторых пор я присматриваю за семьей господина Тоя. Мне доносят, что недавно в его охране появился очень неприятный человек.
" О Великая Девятка, и у нее в каждом доме осведомители!" – с ужасом и иронией подумала И-Лэнь, – похоже, людям в столице можно вообще не добывать себе пропитание трудом, – одних доносов с лихвой хватит!"
– Вы хотите, чтобы я предупредила господина Тоя? – напрямую спросила И-Лэнь. " Но при этом оставила в тайне, что в его доме есть еще один соглядатай… Да, конечно. Об этом не должно быть сказано – но это так…"
– Я хочу, чтобы ты позаботилась и о себе. И о своем сыне. Я верю Бохтану. И хочу позаботиться о детях Феникса. – пожала плечами императрица.
– Быть может, уже поздно, – И-Лэнь не смогла сдержать горечи. О, мой любимый! Она звала его Фениксом – гордая, любящая и любимая. Она звала О-Лэи " птенец", именно это имея в виду. Маленький феникс, дитя любви…
– Быть может, – качнула императрица своим сложным головным убором, и многочисленные красно-желтые ленты заволновались вокруг нее, снова породив отвратительную ассоциацию с "эфа цуа", – Я просто хочу сделать все, что в моих силах.
– Хорошо. Я увезу Бусо отсюда, – сказала И-Лэнь, – Спрячу его.
– Это хорошо, – уголком губ улыбнулась императрица, – Но сама оставайся. Мне сейчас нужен… еще один человек.
" Среди этого змеиного гнезда", – мысленно договорила за нее И-Лэнь. Право, не стоит думать, что императрица хоть чуть-чуть отличается от остальных своих " обитателей". Старая " эфа цуа", еще смертельно опасная. Кто знает, что на самом деле у нее на уме?
– Последнее время мне попадаются люди с такими глазами, что я чувствую беспричинный страх, – неожиданно сказала Жань Э, – Этот муж моей фрейлины, судья. А вчера приходил человек, которого я знаю давно – Жэнь Гуй, военный министр, – и у него в глазах тоже было… что-то ужасное. Могут ли люди настолько меняться?
– Могут, – твердо ответила И-Лэнь, – Теперь я это точно знаю.
О-Лэи с трудом разлепила веки, думая о том, что, быть может, сегодня ей удастся умереть. С того момента, как она окончательно пришла в себя во дворе в "Доме цветущей сливы", произошедшее с ней до сих пор представлялась ей каким-то нескончаемым кошмарным сном. В самом деле, с ней этого никак не могло случиться. Пусть даже ей довелось, случайно или намеренно, выпасть из окна и попасть в лапы отвратительно воняющего разбойника-простолюдина, но чтобы табэй, слуга Императора, не поверил ей, когда она принялась кричать во все горло, называя столь высокие имена? Чья-то волосатая, воняющая потом рука попросту засунула ей в рот грязную тряпку и так, – мычащую, испачканную, беспомощную, ее вынесли вместе еще с двумя десятками перепуганных проституток.
Если бы она знала, что последует за этим, она бы покончила с собой в тот же день, она бы перегрызла себе вены, хотя, говорят, это удалось только правителю Лю за день до собственной казни в прошлом году. Вечером ей принесли воды, и она решила хотя бы попить, чтобы окончательно не обессилеть – она ведь не пила уже больше суток. Еще совсем недавно Господин Шафрана сам предлагал ей золотой кубок, украшенный мифическими птицами и змеями с рубиновыми глазами, наполненный подслащенным гранатовым соком, – а она тогда сказала с улыбкой, что вкус граната кажется ей – подумать только! -слишком насыщенным. Кто бы знал, что буквально на следующий день она будет лежать в какой-то грязной дощатой каморке и сглатывать кислую, наполняющую рот слюну при одной мысли об этом? Так что уговаривать себя ей долго не пришлось, не смотря на то, что чашка, в которой ей подали воду, была недостойна и дворцовой собаки. А потом… потом ей снились какие-то удивительные, очень реальные сны. Тело сделалось каким-то ватным и необычайно ласковым. О-Лэи видела все, словно в тумане, очень отчетливо, но картинки не складывались в единое целое, ускользая из памяти легко и стремительно. Пришел какой-то человек. Ласково улыбаясь, предложил раздеться. О-Лэи разделась, словно со стороны глядя, как она щебечет какие-то глупости и как он сосредоточенно ощупывает ее. Больше он ничего не сделал. Просто посмотрел и ушел, а О-Лэи, заливаясь счастливым смехом, как была голой легла на грязное дерюжное ложе и, не в силах остановиться, бормотала что-то себе под нос. Потом пришли женщины. Они были грубыми, ужасно ругались и воняли, и накрашены были очень небрежно. Они что-то говорили на своем ужасном уличном жаргоне, – так, что О-Лэи, в лучшем случае, понимала одно слово из трех. Они сказали, что всех их куда-то увезут и грубо рассмеялись, когда О-Лэи заявила, что как раз мечтала когда-нибудь отправиться в далекое путешествие. Потом самая отвратительная карга схватила ее за руку, посмотрела ей в глаза и велела оставить, так как она " не в себе". О-Лэи отчего-то это показалось очень обидным, она отвернулась и заплакала, а потом снова уснула, и во сне ей снился Шуань-Ю, и он был с ней невыносимо груб. А потом туман рассеялся, и в ноздри О-Лэи ударил мерзкий запах чужого пота, и пришла боль.