Это все – о коже. Что же касаемо бровей да ресниц – то и там дело обстояло ничуть не лучше. Их чернили смесью из жира, масла и ядовитой сурьмы. Брови приобретали роскошный чёрный цвет, завлекающе блестела сурьма… Обрекая модниц на медленную, но верную смерть! Температура, боль в животе, тошнота и бессонница объяснялись обычно сглазом или порчей…
Вот только Довмонт-князь – Игорь Ранчис – в порчу да сглаз не верил, а вот в ядовитые вещества – вполне. Потому в прошлое лето убедил вече издать указ о почти полном запрете на торговлю всеми этих убийственными излишествами, чем вызвал на себя гнев многих боярских и купеческих жен. Противу женской красоты выступил – о как! Церковь, конечно, поддержала, святыне отцы и раньше-то эти белила-румяна-сурьму не жаловали. И безуспешно боролись.
А бороться было с чем! Сернистая ртуть входила и в румяна, и в краску для волос, ртутная сулема считалась непременным компонентом средства для смягчения кожи. Даже белый мышьяк – и тот употребляли «для аппетита» и мягкости кожи! Под воздействием свинца портились, желтели и гнили зубы, изо рта иной боярыни несло, словно из нужника. На этот случай ушлые «кокошники» предлагали мятные лепешечки, гвоздику и кардамон, местные же знахари продавали мел и кору дуба для чистки зубов. Впрочем, существовал и более радикальный способ – просто-напросто отбелить зубы ртутью! Результат – ослепительный! Только вот через пару месяцев от зубов оставались лишь гнилые пеньки.
С высокой смертностью женщин Довмонт боролся, как мог. Иное дело, что указ был введен в действие не так давно, и многие его нарушали. Опять же, появились мелкие спекулянты – «кокошники», до которых покуда не доходили руки.
Ага! Вот «кокошники» легко завлекли приказчиков! Словно малых детей какой-нибудь вкусняшкой. Правда, немцы не очень-то и сопротивлялись… да и не пустые с барки сошли – с мешками. Зашли за амбар – там уж торговлишка пошла вовсю!
– Сулему, сулему возьму – даю две белки!
– А я – три! Не слушай его, герр!
Между прочим, кричали «кокошники» по-немецки, на том его диалекте, что был в ходу в ливонских городах типа Риги, Ревеля или Дерпта.
– Белила, белила есть? А сурьма?
– А мне киноварь, киновари бы. Три куницы дам! Или могу – пфеннигами…
– О, я, я… Пфенниг!
Обработали приказчиков быстро. Парень в остром колпаке – звали его Семеном – и глазом моргнуть не успел, как довольные «кокошники» поспешно убрались с пристани прочь, завидев появившихся на берегу стражников.
Быстро подсчитав выручку, немцы направились в город… Семен их тут же догнал, улыбнулся:
– Гутен таг, мейне геррен!
– О! Гутен таг. Вы, к сожалению, уже опоздали, молодой человек.
– Да я не за сурьмой, – парень сдвинул колпак на затылок. – Я просто спросить хотел: не прибыл ли нынче мой старый друг, Ганс Меллинг из Дерпта?
– Ганс Меллинг? – приказчики переглянулись, задумались. – Гм…
– Он мог быть на отставшей барке, – помог немцам Семен… как научил тиун Степан, начальник.
– На тех судах, что пришли ночью, я уже спрашивал. Не нашел дружка своего, увы…
– А! Так тебе на «Красную корову» надо. Она там отстала… а потом и побоялись дальше в темноте плыть, утром только явились. Шкипера зовут Йост Заммель. Йост Заммель из Ревеля.
Со шкипером Семен говорить пока не стал; поболтал, с приказчиками, с матросами. Вернее сказать – попытался, больно уж нелюдимым оказался экипаж «Красной коровы»! Суденышко небольшое – двадцать матросов-гребцов, пара приказчиков да сам шкипер. Матросы лениво удили с борта рыбу, но особенной разговорчивостью не отличались.
– Ганс Меллинг? Ты слыхал про такого, Курт?
– Нет.
– Вот и я нет. Не, не знаем такого. Что-что? Да, припозднились, вынуждены были ночевать у излучины. Там, в камышах отстоялись, а как рассвело – в Плескау пришли.