Стояли в камышах, да. И того – не более. Ничего подозрительного, что ж. Однако ж тиуну во всех подробностях доложить надо.
Сыскарей лично Довмонт не слушал – на то тиун Степан имелся. Тот уж и доложил князю. Впрочем, особенно-то докладывать было нечего. Ну да, была немецкая барка. Припозднились купцы, встали на реке – выжидали. Бывает, чего уж. В чем криминал? А ни в чем. Какое отношение они имеют к убийству отроков? Да, судя по всему, никакого. Других, других надо искать!
Князь и сам уже не помнил, с чего бы вдруг он стал подозревать отставшую барку? Наверно, инстинктивно – потому что немцы, а от немцев, известно, всяких пакостей жди.
– Что ж касаемо Кольши, княже, – был такой паренек. У Мордухи-вдовы на усадьбе жил приживалом. Был, но сгинул.
– Как это сгинул? – отпив сбитня из большого серебряного кубка, уточнил князь. Тиуна он принимал по-простому, в малой горнице, площадью около тридцати квадратных саженей. – Пропал, что ли?
– Пропал… Но, князь, – перед этим на усадьбу вернулся! – погладив бородку, Степан поднял вверх большой палец. – Никому ничего не рассказывал, но весь трясся. Мордуха-вдова его к дьячку за маслом лампадным послала – он и пропал. Ушел, да не вернулся. С тех пор и нет.
– А что дьячок?
– Божится, что не дошел до него отрок сей.
– А…
– Нет, княже. Никто до нас к Мордухе не заходил, Кольшу этого не спрашивал. Мой человек проверил накрепко. Да… – тиун вдруг усмехнулся. – На Застенье про людоедов слух пошел. Дескать, отроков да отроковиц ловят да едят с жадностью. Вот и Еремеевых, мол, съели!
– Ого! – Довмонт всплеснул руками. – Съели, говоришь? Но ведь дыма без огня… Сам знаешь!
– Ведаю, княже. И мыслю так – людокрады в городе объявились. Ну, не в самом городе, скорей – в окрестностях, за Великой-рекой.
– За Великой-рекой…
Князь покривил губы и вновь потянулся к сбитню. Вчера посидели с боярами и верным Любартом. Выпили фряжского вина преизрядно, не побрезговали и медовухой, вот голова и потрескивала, – а сбитень помогал.
– Коли там… то мы их быстро разыщем, ага!
Степан не повел и бровью. Уж конечно, он знал о связи Довмонта с юной разбойницей Рогнедой, что держала в страхе весь правый берег Великой. Знал, но помалкивал. Так оно надежней.
Потянувшись, князь подошел к распахнутому оконцу, глянул на двор… Усмехнулся, увидев, как некий молодой увалень с бледным вытянутым лицом, распахнув холщовую свиту, подпирал спиною березу, искоса посматривая на крыльцо.
– Степан Иваныч, ну-ко, глянь… – псковской властелин обернулся. – Там твой человечек весь уже изнемог. Как его… Кириллов Осетр.
– Осетров Кирилл, – выглянул в оконце тиун. – Я его сюда не звал. Небось, сам что-то важное доложить хочет.
– Так пусть доложит, – Довмонт кликнул слуг. – Парня там, во дворе, позовите. Вон, у березы…
Явившись на зов, Кирилл Осетров сын с порога поклонился в пол. Волновался, еще бы – сам князь позвал. Надежа и опора Пскова!
– Ну, молви, – махнул рукой князь. – Только лоб не разбей.
Сыскной покрутил в руках шапку:
– К Мордухе-вдове с расспросами заявились. То мне челядин ее поведал, Онфим.
– Та-ак…
– Заявились, вызнали о пропаже и тут же ушли. Ушел. Ликом неприметен, борода пегая, рост небольшой, но широк в плечах. Одет по-простому: холщовая рубаха, порты, поршни. На поясе – нож.
– Да уж, – выслушав, хмыкнул тиун. – С таким приметами мы его сто лет искать будем.
Кирилл виновато помял в руках шапку:
– Уж, господине, что есть. Онфим-челядин сообщит, если что вдруг.
Людокрадами за рекой Великой (если они вообще там имелись) Довмонт решил заняться сам. Уж больно было щекотливое дело, вернее сказать – место. Шайка Рогнеды обитала именно там, «весь брег держала». Работорговлей юная атаманша вроде бы не промышляла… хотя кто ее знает? Чужая душа – потемки, особенно – душа разбойницы… честно-то сказать – не столь уж и чужая душа. Ну, вот такая Рогнеда? Добрая, запутавшаяся в жизни девчонка, много чего хлебнувшая на своем коротком веку. Уж так все сложилось, что, кроме как в шайке, этой зеленоглазой красотке другой дороги нет. Князь и хотел бы помочь – но как? Раве что выдать замуж за кого-нибудь из своих людей. Только вот за кого? Любарт с Гинтарсом женаты, остальные – кто что-то из себя представлял – тоже. Да и не за всякого Рогнеда пойдет, не всякого будет слушать. Да вообще никого слушать не будет! К свободе привыкла, чего уж. Ежели муж хоть словечко поперек молчит – братина в лоб полетит! А то – и не братина, а то – и сразу нож. Неуживчива Рогнедушка, и для спокойной семейной жизни, верно, не создана. С другой стороны, кто знает молодых дев? Они и сами-то себя не знают. Сегодня одного хотят, завтра – другого, послезавтра – третье. В данном случае не про мужиков речь… хотя и о них тоже.