— Еще мои братья, — тихо сказал Олег Константинович.
— Да, и ваши братья, конечно. Я имею в виду — из тех, кто… ныне с нами. Я говорю вам это не из желания сделать приятное — вы знаете, мне этот порок не свойствен. Вы были бы действительно лучшим царем — но править вы бы не смогли. Потому что у вас есть существенный для этого недостаток: вы благородны и меряете всех остальных по себе. Так делать не стоит. И особенно — мой вам совет — не надо мерить по себе Ники[10].
— Николай Михайлович, я вас попрошу — не потому, что я боюсь, я уже много лет ничего не боюсь, — Олег Константинович пристально посмотрел на великого князя, — а просто мне неприятно слышать, что кто-то там примеряет меня на престол. У престола есть законный хозяин, есть наследник, цесаревич Алексей. Меня воспитали с осознанием того, что долг Романовых — служить своей родине и своему народу, но каждый в этом служении должен быть на своем, уготованном ему Богом, месте. Пожалуйста, употребите все свое влияние — я знаю, это в вашей власти, — чтобы подобные разговоры в высшем свете прекратились. Они для меня оскорбительны.
— Не обольщайтесь — какое место кому уготовано Богом, один лишь Бог и знает. Следующим государем будет не Алексей Николаевич. Алексей долго не проживет, и это всем известно. Он ходит, держась за стены, из страха упасть, поцарапаться и умереть. И рано или поздно именно так и случится. Что касается высшего света, то вы требуете от меня невозможного. Я не в состоянии заткнуть всем рты. А весь высший свет о том только и судачит — кто займет трон следующим. Хотите вы того или нет, но вы — в числе кандидатов. Что до меня, то я бы, конечно, предпочел республику, но идея изъятия у государя всей власти и передачи ее Думе сейчас не в моде, хе-хе.
— Тем не менее я прошу вас по крайней мере донести до всех любопытствующих мою точку зрения на сей счет.
— О, это безусловно, — кивнул Николай Михайлович, и Олег Константинович в очередной раз подумал, что с великим князем никогда нельзя понять, когда он серьезен, а когда паясничает.
— Я вообще не понимаю, — перевел разговор с неприятной для себя темы Олег Константинович, — почему государь не распустил окончательно Думу после того, как она в феврале 1917-го устроила государственный переворот?
— Распустить окончательно Думу — значит признать очевидные, но страшные вещи, — хихикнул Николай Михайлович, — посудите сами. Когда в феврале 1917-го в Петрограде начались волнения, Дума ничего не делала. Потом сами собой разбежались министры, а государь уехал в ставку, где, верно, принимал свои любимые парады. В результате в столице настала анархия, Дума была вынуждена взять власть и назначить Временное правительство. Ну кто-то же должен был это сделать. Потом Гучков с Шульгиным[11] поехали к Ники рекомендовать ему отречься от престола. Никто, заметьте, револьвер к сей венценосной голове не приставлял и вопрос «жизнь или корона?» не ставил. Он отказался от своего царства, которое сберегали его отцы, деды и прадеды, даже не потрудившись за него повоевать. Добровольно! Потом публика увидела, что власть у Временного правительства не сегодня завтра отберут немецкие шпионы Ленин с Бронштейном, и потребовала генерала Корнилова в диктаторы. Посланный Корниловым генерал Крымов застрелил в Зимнем дворце Керенского, а его конный корпус прошел парадным маршем по Невскому, повесил на фонарях всех членов Петроградского совета и всю большевистскую братию. Тотчас же Временное правительство в полном составе, только что без Керенского, высказалось за возвращение вакантной короны обратно на голову Ники. И в чем после этого обвинять Думу? В том, что двое ее членов без оружия приехали в ставку, набитую верными государю войсками, и попросили его подписать отречение? А государь, вместо того чтобы повесить мятежников, покорно все подписал? А когда бравый генерал Корнилов за пару дней разогнал толпу дезертиров и плохо вооруженных рабочих, которых не могло разбить все царское войско, Николай надел обляпанную жирными пальцами Керенского корону обратно. То есть государь у нас как дите малое: скажут «отдай престол» — отдаст, не найдут вместо него никого получше, скажут «ладно, садись обратно» — и он сядет. Собственно, конечно, именно так оно и есть — но, чтобы разогнать Думу, надо себе в этом признаться. А Ники свои слабости не признает никогда!
11