Князь отнюдь не был «Дон-Кихотом легитимизма», как его нередко называли с легкой руки известного австрийского литератора А. Грильпарцера. Трудно сказать, была ли известна эта характеристика Ф. М. Достоевскому. Во всяком случае он ощущал изначальную противоположность между реальным и вымышленным персонажами. Интуитивно он судил вернее, чем непосредственно наблюдавший князя австрийский поэт. Один из разделов «Дневника писателя» озаглавлен Достоевским по принципу антитезы «Меттернихи и Дон-Кихоты»[45]. Первые ассоциировались с прозаическим холодным расчетом, а вторые — с бескорыстной безоглядностью, возвышенными намерениями.
Да, князь бросал вызов времени. «Я люблю все, что противостоит напору времени»[46], — не без кокетства писал Меттерних. Но ему совсем не подходит роль романтического героя. В его борьбе со временем отсутствовали возвышенный трагизм и героика. Ему, как замечает Киссинджер, «недоставало духу преодолеть тупик, возникающий при исторических кризисах, и способности глянуть на пропасть не с отстраненностью ученого, а как на вызов, который необходимо преодолеть или погибнуть»[47].
Меттерних так и оставался грансеньором, в конце концов уступившим «силе вещей». Говоря об интеллектуальных дарованиях Меттерниха, о широте его познаний, способности к обобщению и умении ценить детали, такой крупный государственный деятель и историк, как Франсуа Гизо, отказывал своему австрийскому коллеге в одном: «Свойством, которого ему явно не хватало, было мужество, я имею в виду смелость инициативы и предприимчивость». «Он, — продолжал Гизо, — не находил радости в борьбе и страх перед опасностью у него сильнее, нежели стремление к успеху, достигаемому такой ценой»[48]. Приводя высказывание французского государственного деятеля, Г. фон Србик соглашается с ним. «У этой „чудесной натуры“, — говорит он о своем герое, — всегда отсутствовало величие: политическая страсть, железная энергия, созидающая нечто новое творческая сила»[49].
Хотя кое-кто из авторов склонен демонизировать Меттерниха, но все же большинство писавших о нем делают упор на прозаичности его натуры, сибаритстве, гипертрофированном самомнении. Слова Д. И. Писарева звучат едва ли не упреком: «В личности Меттерниха нет того мрачного величия, которое можно заметить в исторических фигурах Людовика XI французского, Филиппа II испанского, Генриха VIII английского, нашего Ивана IV»[50]. С точки зрения российского демократа, «Меттерних был мелок в своих человеческих чувствах настолько же, насколько он был мелок и близорук в своих политических идеях и административных соображениях»[51].
С мнением Гизо и Србика в основном совпадают выводы Г. де Бертье де Совиньи: «Меттерних, бесспорно, крупная историческая фигура… Но вряд ли его можно назвать великим человеком»[52]. В общем Меттерних «слишком благоразумен, чтобы быть истинно гениальным»[53]. Его нельзя отнести и к разряду загадочных личностей: «Нет никакой „тайны Меттерниха“»[54].
И на самом деле, ему были чужды сильные страсти, он не испытывал никакого внутреннего разлада. Даже такой расположенный к нему биограф, как Г. фон Србик, признавал, что князю была свойственна прямо-таки гротескная вера в собственную непогрешимость. Он даже не ощущал того, что нередко выглядел смешным из-за непомерного самомнения.
У Меттерниха был счастливый характер не только потому, что он не вступал в противоречие с самим собой. Важно и другое. Будучи пессимистом по большому, стратегическому счету (присущий консерватизму исторический пессимизм), он в повседневной жизни не терял оптимизма, отличался жизнелюбием, способностью наслаждаться всеми житейскими радостями. Преувеличенное представление о собственной значимости, несокрушимый апломб, неспособность признавать собственные ошибки все же не мешали ему быть любезным и обходительным, располагать к себе людей самого разного типа.
Было бы ошибкой поддаться внешнему впечатлению и считать его человеком поверхностным, недооценивать его интеллектуальный потенциал. Канцлер, несомненно, обладал задатками ученого; он отличался солидными познаниями во многих областях науки. Меттерних мог на равных общаться со светилами естественных наук и медицины. Его постоянно интересовали новейшие научные открытия.