Потом, как бы опомнившись, добежавши до дубенского берега, в котором до самого верха мутная клокочет вода и плюхают уже с продырами льдины, круто вдруг повернут и, разбившись попарно, замолотят друг дружке копытами по выступившим от яровихи ребрам, с налета прыгая на шею и выкусывая из челки свалявшийся голодный колтун или выдирая зубами из крупа клок бесцветной, длинной и пыльной от бескормицы шерсти.
Только мирской бык, с большим зобом от жира, не видя себе соперников, ошалело носится по всему стаду, обнюхивая наскоро коровьи хвосты и ради шутки пиная толстым рогом в бока, одиноко ревет, задравши голову к солнцу и ощерив мясистые, набитые пеной и слюнами губы, пригибается к земле и чертит рогами на луговине, как на скрижали, только одним коровам понятные знаки…
*****
Мужики, спустивши лошадей, уселись за мирщинку на бревно, изредка только покашивая на скотину.
Пастух Нил, без картуза, с кнутом, перекинутым с плеча на плечо, в холщовой новой рубахе по самые колена, засел в середку к мужикам, сегодня он не гость и не хозяин, а гораздо больше того и другого: мирщинка у него под ногами!
Мужики по очереди подходят к нему и наполняют синий с красной каемкой стаканчик, из которого сколько лет пьется мирщинка, - стоит этот стакашек у Семена Родионыча в посудном шкапу за хрустальным стеклом, и зря его, этот стакашек, мужики не тревожат! - подходят по череду к Нилу, и, кланяясь ему, отпивает всякий свою меру, а Нил с каждым христосуется и после трех звонких поцелуев закидывает далеко голову и опрокидывает, не задерживая водки в зубах, прямиком:
- Важна!
Потом долго нюхает свежую корку, раздувая широкие ноздри, откуда торчит седая щетина и бисерится на солнце проступивший над мирщинкою пот.
В стороне от мужиков поп Федот, давно закончивши молебен, завистливо поглядывает на мужиков, облизывая незаметно толстые, как у опоенного мерина, отвисшие губы, черпает он ленивой рукой, задевая небольшим ковшичком с язычком, свяченую воду из пузатого ушата, кругом него гомозятся старухи в черных платках, наперебой подставляя отцу Федоту кружечки, кумочки, бутылки с готовой воронкой в горлышке, разбирая по домам егорьеву воду, помогающую от всех болезней как скотине, так равно и человеку…
- Ну, чего вы, право, лезете прямо в ушат? - оговаривал сердито поп Федот. - Чего спешка такая, святой дух, что ли, из воды выйдет, боитесь? Не выйдет, будет поровну всем!
И в то время еще были такие попы, которых подчас трудно было понять, что сам-то он в бога верит или не верит?
Или только смеется над дураками, брызгая в печку когда-нибудь в праздник, чтобы лучше выпекались хлебы, и на порог, чтобы черт в избу в этот по крайности день рог не совал?..
Таков был и Федот, иной раз такое отмочалит, в особенности когда клюкнет и разговорится под веселую руку, что не выдумал бы и настоящий кощунник… Ну да ведь попы первые кощунники были по большей части всегда!
Дьячок сзади попа Федота - Порфирий Прокофьич укладал золоченую ризу и разную утварь после молебна - изредка взглянет на стадо и потом на мужиков неживыми глазами, подумает о чем-то минутку, а потом качнет сокрушенно головой с редким волоском и с плешью, похожей на дырку, в затылок и снова затянет гнусавым сбивчивым голосом положенный по чину в Егорья пасхальный напев:
- Истос вос… кре… си…
Поп Федот морщится на дьячка, а старухи смотрят ему в рот со сложенными руками у сердца и шевелят бесцветными засохшими губами, под цвет прошлогоднего сена…
А поодали ото всех сельские ребятишки, какие поменьше, как галчата после выводка, расселись в рядок на заборе, отделяющем пар от ярового, и на них то и дело затуманенными глазами оглядывается из стада Мишутка:
"Теперь не подразнишь: эн у меня какой кнут, и не ради какого баловства, а по делу!.."
По всему полю рассыпалось стадо до леса, который склонился томно на берег Дубны и словно вот-вот тоже стронется с места, сорвется и побежит, махая голыми сучьями, похожими без листьев на коровьи, задранные кверху хвосты.
Меж коров бегают с причитаниями бабы и с визгом и сдавленным в горле смешком сельские девки, тормошатся на бегу бабьи, приткнутые за пояс подолы, и издали заманчиво сияют снежной белизной девичьи ляжки и икры из-под цветных сарафанов, завороченных на головы, как от дождя, чтобы со скотиной не испортить оборок.
Мишутка только поспевай между ними, в одном месте отхлещет какую-нибудь бодастую телку, а в стороне, глядит, уже сытая яловиха с неподтесанным рогом подмяла соперницу в единоборстве, и та припала на передние ноги, как будто просит пощады, но она пощады не знает и остервенело тычет ей острый рог между ребер, и из-под него с конца хлыщет кровь, еще пуще алея на солнце, и хозяйка возле нее заходится криком, машет мужу рукой и, пока тот бежит, сорвавшись с бревен и махнув на мирщинку, затыкает передником рану, откуда лезут и шевелятся вывороченные из самой середки утробы кишки.
*****
- А где же моя подмога? - спросил захмелевший Нил, когда из бутыли вылили на землю последнюю каплю, по примете: пить не в последки, а в руках у Нила остался стыдливый стаканчик. - Надо бы кликнуть!
- Ну, Нил Матвеич, хорош… хорош у тебя помощник!
Мужичьи пятерни потянулись на стадо, по которому бегал Мишутка, откидывая, как большой, далеко руками.
- Мишутк-е-эй! - крикнул Нил во все горло, держа стакан в кулаке.
Мишутка от этого окрика остановился как вкопанный, еще не понимая, откуда кричат, а когда разглядел, что набольший машет, подбежал, запыхавшись и отирая пот полою рубашки.
- Ну, Мишутка… пей… не всерьез, а в шутку!
И сунул Мишутке стакашек.
- Дядюшка Нил… дух больно тяжелый!
- Пей, сукин сын, - топнул Нил ногой, - пей да не морщись!
- Дяденька Нил!.. С души от духа воротит!
Нил дернул Мишутку за вихор, от испуга выскочил у него из дрожавших ручонок стаканчик на землю, и драгоценная влага задаром пропала в траве…
Хорошие пьяницы в старину говорили, что на местах, где нечаянно проливается водка, потом вырастают такие цветы, но в наше время питухи проверяли, и у них выходила вроде как плешь!
Может, самое главное нечаянность тут, мать невинности и простоты?..
Мишутка поглядел на стакашек и шмыгнул по глазам кулаком, а Нил отвернулся и расстановисто сказал мужикам:
- Не, православные, пастуха тут не выйдет!
- Полно, Нил Матвеич… ну, как же пареньку… можно ли так?..
- Да это вы мне не пойте… взросли сами на этом… а промежду прочим, надо Мишутку крестить!
Порфириц Прокофьич издали поглядел на Мншутку, когда ему Нил подал стаканчик, и тут же надолго уставился в землю, оборвавши напев и бессмысленно перебирая золотой нарукавник.
- Что ж, обычаю неча перечить… обычай надо почтить! - ответили степенно мужики. - Вон и батюшка еще не ушел!
- Да нет, уж… мы без попа обойдемся… у нас свой канун… а ну-ка, Мишутка, крестись!
Мишутка обрадовался, что не заругали за стаканчик, и истово перекрестился.
- Читай, сукин сын, "Богородицу"!
Мишутка вытянул ручки, как он это делал перед Порфирием Прокофьичем, когда тот наставлял его по церковности, и звонким голоском начал чуть нараспев:
- Богородице… дево, радуйся…
А Нил снял с себя кнут, свернутый в круг, и надел его с головы на Мишутку, медленно во время молитвы пропуская под ноги…
- А ну, "Отче наш"! - еще строже приказал Нил Мишутке и снова надел ему на голову пастуший венец.
- Отче на-аш, - затянул Мишутка, - ижиси на небеси…
- Ишь ведь, - дивятся мужики на Мишутку, - сколько колотьбы одной принял, а память словно веревка!
- А ведь и в самом бы деле на крылос годился, - хмуро сказал Семен Родионыч, но ему никто не поддакнул: какой тут крылос, когда кнутом на вечные времена в пастухи благословляют?..
- Ай да сукин сын… ловко знаешь молитвы, - похвалил и Нил Мишутку, - сукин сын! - Потом уж узнал Мишутка, у Нила это было ласковое слово, вроде как поговорка. - А ну… читай, - Нил задумался и чуть шатнулся с кнутом над головой Мишутки, - читай… "Взбранной воеводе"!