- И верно, что ворона! - всполохнулись бабы.
- Вижу, говорит, провернута дырка, я, говорит, и продел его ради памяти к кресту: а может, говорит, сгодится?..
- Ишь ты, ведь хитрый какой уродился!.. А поп Федот сдура клепал на попадью… что же это ты, Склетиньюшка, тогда попу не сказала?..
- А вы бы сказали?.. Молчите уж лучше!.. Вышло так, что и поп проворонил, проморгали не хуже и мы… а самое главное - я: дура… два раза дура!
- Э, Склетинья, полно, кума! - зевнул Семен Родионыч. - Рупь не деньги.
- Хорошо, кум, у тебя в навозе зарыта кадушка, а только таких денег у тебя, поди, нету: это такой целковик - хватило бы повек!
- Тоись как это, кума, такое выходит? - озадачился Семен Родионыч.
- И очень просто: что тут теперь говорить?.. Одно слово: дура! Два раза дура! Ну, да и вы тоже со мной дураки! С таким целковиком не толь мне, вдовой, одной, а и всему обчеству можно было бы жить и жить, как в гостях гоститься, никакой беды бы не знали!
- Ишь, как замычала, - перемигнулся Семен Родионыч с мужиками, -недаром долго молчала!
- Ох, кум, была бы я теперь дворянка, если бы не срахнули меня тогда с разума Марьины бусы!
- А дворянки-то, говорят, едят одни баранки, - засмеялись мужики.
- Смеху, мужики, нет никакого: этот целковик мне тогда сам Михайла с руками отдавал: прими, говорит, Склетинья, младенца! Да по дурости отказалась!
- Чего ты, Склетиньюшка, так причитаешь: расскажи по ряду, а то мы слушаем, а не понимаем! - Бабы даже веретена бросили, а девки отсели от парней и разинули рты.
- Ох, - вздохнула Секлетинья, - ох, бабы, целковик-то был не простой!
- Да ты постой, в самом деле, - не удержался тут Семен Родионыч и раздвинул перед собой мужиков, подсаживаясь к Секлетинье поближе, - рупь и рупь! Вся и разница: дырка!
- А царь, кум, какой на ем отпечатан? - взметнулась вся Секлетинья.
- Какой там царь, кума? Ври, да не завирайся: от царя даже плешки не было видно! Ни с орла, ни с решки! Я ведь этот рупь тоже помню, своими глазами вот так разглядывал на огонь…
- Откуда же это такое? - недоверчиво к нему повернулась Секлетинья.
- Да так вот, в незадоль до ихнего ухода прибежал ко мне Мишутка, сует мне целковый. А я только с базара приехал, был малость под мухой, говорит чертенок: дяденька Семен, разменяй нам целковик, какой-то купец, говорит, на дороге батюшке подал, да нам не к прилику держать при себе крупные деньги! Ну, я сдура и разменял, положил его в кошель, как сейчас помню, а наутро встал, перечел, наизнанку кошелек выворотил: нету! Подумал тогда, что выронил пьяный!
Мужики переглянулись, почесали в затылках, подвинулись, кто кому породнее, и из уха в ухо побежал у них шепоток:
- А что, сват, ведь у меня такая же ровным счетом история? А?..
- Молчи уж лучше, помалкивай в тряпочку! Известное дело - попали!
Секлетинья оглядела хитрым глазком мужиков и покачала на них головой:
- Вот то-то и дело у нас: тот кум - та кума, а ни у кого-о нет ума! Не разглядели: на рубле-то был отпечатан князь сего мира! Рублик-то был неразмедный[13]!
- Князь всего мира! - потупившись, повторили за ней мужики и еще ближе друг к дружке пожались.
- В просторечии сказать в одно слово - рогатый!
- Ну, Склетинья, - перекрестился Семен Родионыч, - коли так, садись, мужики, на чем стоите, коли так, Склетинья, рассказывай теперь по порядку!
Нечего делать, Секлетинья, тут же перекрестилась и повела, как скоро увидим, себе на большую беду, мудреный рассказ про свое богомолье.
Глава пятая
СЕЛО СКУДИЛИЩЕ
Вот уж что-что, а в таком деле никак нельзя бабе поверить!
Баба когда доберется до разговора, так ни себя уж, ни земли никакой под собой не чувствует, только, как мельница, благо попала на ветер, машет руками, хотя толку от такого маханья немного…
Недаром поп наш Федот, у которого характер становился во много раз покладистей с вишневой наливки, а голос нежнел, как у девицы, под веселую руку так про баб говорил, когда случалось ему распивать в компании с благочинным, который тоже любитель был до сиропных настоек, отчего и водил с попом Федотом большое знакомство:
- Осподь наш создал прекрасную землю по слову…
По единому слову и мысли создал он все до последней травинки, в том числе по слову и мысли появился на земле и Адам - первый мужик!
- Хорошо? - спросил бог черта.
- Неплохо, - ответил черт, - только что же это ты к такому большому хозяйству хозяйки никакой не приставил?..
- Верно, - спохватился создатель, подошел он к спящему Адаму и вынул у него ребро из левого бока: сорвал два яблочка с райского дерева, приставил - получилось две груди, две снежные лилии сбоку привесил - стало две белых руки, оторвал у молодой кобылки задние точеные ножки и тоже куда надо приставил, обломил у бабочки бархатные легкие крылышки, и встрепетало женское сердце, полил все молоком, и Адамова грубая кость покрылась нежною женскою плотью!..
(Благочинный в этом месте тайком за локоток щипал попадью!..)
- Хорошо, - сам творец удивился такому творенью.
- Хорошо-то оно хорошо, - ответил ему черт, который стоял тут в сторонке и с великой завистью подсматривал: не будет ли какой-нибудь маловажной ошибки, - нечего говорить: бабочка вышла у тебя на славу, только ж бабе без головы жить будет плохо!
- Верно, - опять согласился бог.
- Приделывай поскорее, а то Адаму уже время проснуться! - поторопил создателя черт.
Тут-то вот в первый раз и задумался творец, что бы это такое ему приставить Еве на плечи?..
- Арбуз? Будет не очень красиво!
- Горшок? Еще того хуже!
- Приставь, - говорит черт, - ей колесо!
- Нет, - решил мудро создатель, - колесо не годится: объезжать будет мужа!.. Приставим-ка лучше ей решето, потому что голова настоящая есть у Адама, а у Евы она будет вроде балушки!
Взял волосяное редкое сито, в которое ангелы просевали жемчужные зерна, сплетая создателю земной славы и мудрости на каждый день новый венец, и положил его с небольшой кривинкой Еве на плечи, сразу в сите расправился волос и упал до самых пят ей роскошной косой, поднял творец цветок, сорванный бесом ради забавы с райского луга, и раскрылись янтарные губы, достал он с березки сережки - оказались две бровки, а под бровки вставил два холодных камушка, которые, на счастье, в сите остались, повесил вместо ушей два золотых замочка, провел грифельком, и вздернулся носик, -улыбнулся создатель на такое творенье, и все лицо у Евы сразу засияло улыбкой.
- Ну, теперь хорошо! - сказал бог сомустителю мира.
- Отлично даже! - ответил черт. - Теперь все ты кончил?..
- Вроде как, - отвечает бог, - теперь все на месте!
- Не-ет, - обрадовался черт, - есть ошибка: кажная птичка у тебя на свой голос поет - так?
- Так!
- Кажная травка по-своему шумит - так?
- Так!
- А почему же Еву оставил ты молчаливой?.. Чем же она Адама донимать будет?
Спохватился тут еще раз создатель, но было уже поздно: шестой день творенья был на исходе!
- Теперь, - сказал радостно черт, - что ты заделал, то уж доделаю я!
И когда наступила темная ночь и ангелы спрятали под крылушки звездные очи, черт вынул из-за пазухи небольшую красивую змейку и вложил ее в раскрытый рот дремлющей Евы…
Благочинный всегда очень смеялся такому рассказу, хотя еще в бурсе слышать не раз приходилось, но поп Федот каждый раз рассказывал по-другому, а благочинный все ближе к попадье подвигался, которая слушала, плевалась под ноги и в шутку называла попа Федота бурбоном!
Может, поп Федот и зря так про баб говорил, начавши с самой праматери Евы, однако мы лучше уж будем обо всем рассказывать сами, хотя Секлетинья, несмотря на резкий язык, в общем была верная баба; расскажем лучше, что слышали и знаем со слов и очень степенных людей, а на рассказ Секлетиньи разве при особых случаях только ссылаясь, как делают это немаловажные историеписцы, описывая давно прошедшее время и ради верности и справки тыкая в старинную книгу перстом.