- Ну… а… как?.. - неопределенно спросил он шепотком.
- Што-о? - тоже шепнула Аленка.
- Известно, душа Аленушка, "што".
- Приходил, - опять шепнула девка и заглотнулась.
- Говори-и!
- …Опять приходил!
- Майор?.. - спросил Никита Мироныч.
- …Известно!
- Ну-у?!
- Вон тут, в углу, меня так притилиснул и всю исщипал!
- Говори-и!
- Я как закричу-у! Барыня в рубашке выскочила, шлепков таких надавала! Сколько, говорит, раз тебе приказывала: не кричать! А рази стерпишь?.. Когда он… по женской!..
- Трудная у тебя служба, душа Аленушка!
- Нича, Микита Мироныч, обыкла!
- А майор-то как больше приходит?.. - опять страшливо зашептал Никита Мироныч. - По ночам больше… али тоже и днем?
- Что ты, Микита Мироныч, - махнула девка уверенно рукой, - он больше все ночью!
- Ну, и слава те осподи! - облегченно вздохнул староста. - А ты, душа Аленушка, сказала барыне, что, мол, староста пришел по делу?
- Не сумлевайся… привесилась к барыне, как к дуге колокольчик! Говорю: в людской староста сидит, такие новости говорит! Что, спрашивает, за новости еще?.. Опять кто-нибудь убежал?.. Нет, говорю, барыня, совсем напротив: пришел! Кто, говорит, пришел? Святой, говорю, новый святой! Оброк вам принес!
- Ну-у? - перебил девку нетерпеливо Никита Мироныч.
- Дура, говорит, позови его, что такое городишь! Ну, оно и вышло так точно: и ты не в ответе, и я ни при чем!
- Душа ты, девка… и в самом деле - душа! - смигнул Никита Мироныч и, вошедши за девкой в большую парадную залу, за которой вскорости была приемная и дальше спальни барынины и раздевальни, где в каждый гардероб, кажется, въедет телега и повернется, где чего-чего нету, но Никите Миронычу там бывать не приходилось, и он знает обо всем только со слов словоохотной Аленки, - смигнул Никита Мироныч на барынину половину и больше уже не заводил разговора.
*****
О, эти барские с высокими потолками покои!
Такая после смерти барина всегда в них затаенная тишина, нарушаемая только по праздникам приходским попом с немногочисленным причтом да раза два или три на дню причитаньями бедной девки, души Аленушки, с малых лет переносящей безропотно барынины лещи и потыкушки и, несмотря на это, каким-то чудом сохранившей девическую пригожесть и миловидность…
…Полы, крашенные в каменную краску такого странного цвета, что ни на охру, ни на кармин она не походит, а больше смахивает на застывшую где-нибудь в облупившемся уголку, лежащую на полу корочками и сохлыми пленками кровь, сами раскатываются на ее глянце неверные ноги, и глаза, отражаясь в них не хуже, чем в зеркале, остановятся вдруг навыкате, как у оборотня…
…Трясутся коленки от пересиленной дрожи, мутится в голове от быстроногих зайчиков, рассыпанных солнцем в зеркальные стекла высоких, как в церкви, окон, на окнах шелковые и карусетовые занавеси по бокам, повязанные тяжелыми канительными поясами, а посередке нежный, убранный узорами тюль, похожий на чуть заметную паутину, в которой невидимо для простого глаза, с неискушенностью озирающего все это роскошество после убогости нищеты, невидимо для глаза привесился где-нибудь на осьми лапах вниз желтым брюхом большенный паук…
…Парадные залы с тяжелой мебелью по стенам и простенкам до самого полу в чехлах из беленых холстов, которые у мужиков берегутся долгие годы только на саван, - кто тут, и в самом деле, сидит, утонувши в кресле по долгим зимним ночам, грея ноги в бархатных туфлях возле изразцовых каминов, с которых смотрят невинными глазами голые псиши, не скрывая стыда, и будто плюются, надувши скулы, заморские амуры, на мужицкий глаз, не знающий цены таким безделушкам, привыкший в своем дому только к солонице и плошке, похожие больше на не доношенных до срока младенцев, и место им только на погосте в темном углу?..
Уж и в самом деле, не прохаживается ли тут и после смерти со своей длинной трубкой в зубах непобедимый майор в полной парадной форме, в которой он, незадолго до смерти, совсем лишившись порядка, спал не раздеваясь, ожидая с часа на час, с минуты на минуту белого царя к себе с посещением по случаю представленья за геройство майора к награде, - то-то, наверно, блестит майор золотым эполетом, с которого свисают по краям золотые кисточки и шевелятся при каждом его шаге, как длинные червотонки могилы…
Да, видно, и впрямь отсоветовал ехать царю первый министр, и уж сидит теперь на майоре мундир не в обтяжку, как в некое время, колесом обкатывая вату, набитую в грудь, а висит как на палке, и только все та же без перемены на лысинке чудная ермолка, в которой еще при жизни своей майор походил не на героя Бородинской битвы, а на шута горохового, почему, должно быть, при встречах с ним и прыскали смешливые сенные девушки, за углом хватаясь за животы…
*****
Но не знаем, не знаем мы хорошо, что чувствовал своей до жестокости устрашенной душой Никита Мироныч, когда с постельной девкой душой Аленушкой добирались они по большому рысаковскому дому в осподскую приемную, где девка кивком указала ему на порог, а сама упорхнула за зеленую штору, как все та же немудрая птица-синица, вильнувши оторком русой косы и скрывшись тут же за дверью…
Долго стоял Никита Мироныч, подогнувши коленки, как после пашни умученный конь!
Провалиться бы ему, Недотяпе дураку мужику, сквозь дна без покрышки, у него вся голова святостью, как сарай сеном, забита, а тут из-за этой святости в глазах чернеет, оглянуться страшно, ложатся из окон к сапогам тени от рам, как кресты в луну на кладбище, должно быть, пока караводился с этой глупой синицей, солнце стукнулось о землю и во всех могилах повернулись на другой бок мертвецы…
Эна-ка из углов ползет чернота, словно пашня!
Взглянешь туда… и в ногах задеет жила за жилу…
…А вдруг… вдруг… вдруг?..
…В такой как раз час вдруг выйдет майор из боковой двери, которая идет к нему, на половину?..
…Подберется бесшумно и ради одной глупой забавы опять, как в старину при живности своей, разорвет над самым ухом бумажную хлопушку, словно при страхе и в самом деле из пушки выпалит, и закричит потом с диким смехом:
- Па…али! Ппа…ли, сукиные де…ети…и!
*****
И, не к разу вспомнивши и эту повадку покойного барина, Никита Мироныч еще крепче прижал к сердцу Недотяпины деньги и в тягостном ожидании снова зашептал молитву, но осекся на середине и зачастил Лукерьины причитанья:
- …Пошли ему, осподи, легкое на том свете лежание, ублажание ото всех, уважание, чтобы гвоздей в пятку не заколачивали, легонько с бочку на бочок поворачивали, сохрани и ухоронь его, царица небесная, от бури и ветра, от боли и недуга, чтобы снежки, дождички его не мочили, червоточки его не точили… чтобы…
…Тут звякнула запорной цепочкой за шторами дверь, и Никита Мироныч в непересиленном страхе и с частой дрожью в ногах ботнулся на порог, словно с разбегу, что было очень к месту и разу: перед ним стоял не покойный майор в золотых эполетах с золотыми червоточками, в чудной своей ермолке, а в шелковом капоте небесного цвета, душистом, как ягодный куст, живая барыня Рысачиха…
СВЯТОЙ ЧЕРТИзвестное дело, что волчью ягоду, такую красивую с виду, не едят даже волки!
На что, кажется, глупа птица-тетеря, а и та, когда своих цыплят по кустам учит кормиться, набредши на эту ягоду, издает предостерегающий крик и ради большей понятности на первый раз валится под куст и задирает лапки, свесивши в сторону как бы безжизненную головку: дескать, неразумыши, не верьте красивой ягоде, ее посеяла смерть!
Так уж все сотворено и не нами заведено, и кто это может исправить, мир - не сапоги, его не перетянешь на другую колодку!
А зло подчас щеголяет в такой пышной, роскошной украсе, вызывая восторги и рабское умиление глупой хитрости, добро же плетется в рубище, в лохмотах, и никто ему не уступит дороги, а наоборот - посмеется и только подставит подножку!
Кто тут может исправить?..