Видно, и впрямь говорил поп Федот под веселую руку, что мир заделывал бог, хорошо не подумав, и многое сотворил впопыхах, почему и пришлось потом уж на свободе доделывать черту!
Ведь тоже вот создание божье, малина-калина садовая, как звала ее Марья Савишна, пока сама этой малиной не подавилась: барыня Рысачиха!
И в самом деле, была в молодой поре загляденье…
Кто если на слово не верит, так пускай уж не поленится и при случае завернет в чагодуйский музей, там разные древности местного края, собрано, конечно, с бору да с сосенки, что под руку попадалось, но есть и в самом деле интересные вещи: например, сапоги, которые сделали вотринские волчки из папиросной бумаги, - только когда купишь, деньги заплотишь да дома еще раз примеришь, узнаешь, что они не из кожи… В той же самой комнате, - как войдешь в музей, на левую руку, - которая окнами выходит на двор кооператива, как раз под крышу мучного лабаза, отчего и темненько, - в той же самой комнате, в простенке, наполовину за шторой висит теперь уже почерневший и сильно засиженный мухами портрет… редко кто знает, с кого он написан!
Так повесили, потому что в штукатурке дыра…
Мужики, когда случается, в простоте своей думают, что это царица Екатерина, личностью и осанкой и в самом деле смахивает, но куда Екатерине, хотя она и царица!
У той кругом парики, а тут натурально!
Грудь как на часах два фланговых солдата, волос - на золото смотреть не будешь, щеки - розовые, как у младенца, белый лоб без малой тенинки, нос точеный, действительно как у царицы, хотя по истории у царицы как раз нос был культяпый, и только в глазах, если долго смотреть на портрет, усевшись в угол на стулик, в глазах, пожалуй, можно прочесть прикрытую искусной кистью суровость да в четких и тонких, чуть искривленных губах непобедимой силы жестокость…
А так - хороша!
Недаром сваты не давали после смерти майора покою, действительно, баба - малина, ну, а мужикам, как волкам, и малина - волчья ягода, резало с нее животы, ломало кости, а нечего делать - терпели!
*****
С Никитой Миронычем барыня, когда бывала в хороших духах, несмотря на свою строгость, все же любила поговорить: приятно было барскому глазу залюбоваться льстивой игрой его бесчисленных около глаз и маленького не по-мужичьему носа морщинок, в которых четко были выписаны старостина преданность и полная на все готовность по первому барскому слову.
- Ну, Мироныч, - сказала барыня слабым голосом, усаживаясь в большое высокое кресло, когда староста поцеловал у нее краешек капота и поднялся с коленок с сияющей совершенным счастьем улыбкой, вылезшей ему на лицо, как тесто на залавок, - ну, Мироныч, давно-о мы с тобой не видались!
Вести с барыней великатные разговоры надо было большое уменье, тоже знание, когда слово вставить, когда только голову наклонить, когда смешок пустить или шутку, самое же главное - каждой морщинкой, всяким уголком под глазами не ронять с лица ту преданность и умиленность, о которой даже дворовые псы знают всего наполовину.
Никита Мироныч в ответ рта не раскрыл, понимай: великая милость, что видит теперь барыню своими глазами, не дает говорить, но в глазах у него что только творилось в эту минуту: они, кажется, были готовы свалиться, скатиться к ногам и привеситься двумя пуговками к туфлям, - барыня оправила подолы, усаживаясь глубже и протягивая ноги на скамеечку, обитую зеленым бархатом, откинула устало руку с дорогими кольцами на точеных пальцах, с которыми Рысачиха не расставалась, то ли опасаясь, как бы их не подмели сенные девки во время уборки, то ли хорошо испытавши, какие глубокие шрамы после них остаются у этих девок на щеках.
- Опять, Мироныч, были сваты!.. - вопросительно взглянула барыня на старосту.
С Никиты Мироныча потекла было медовая сладость, но тут барыня нахмурила брови, которые словно сломались посередине, и отвернулась, как бы не желая показывать старосте горя, которого тот все равно не поймет. Никита Мироныч все сразу смекнул, к чему дальше речь поведет, смахнул с лица морщинки и потупился с кающимся видом, как на исповеди.
- Отказала! - отрубила барыня, одним только пальчиком на руке шевельнувши. - Отказала! Хотя, Мироныч, и на этот раз, знаешь, опять сватался кто?
Никита Мироныч снова заиграл глазами, как самый настоящий придворный, вытянулся вперед и уж заранее выразил испуг и удивленье.
- Князь Копыто-Наливайко… Они с покойным в одном полку начинали!
- Ох, матушка барыня! - прервал свое молчание Никита Мироныч, чувствуя, что пора уж вставить словцо, иначе недалеко до болвана, после которого у барыни хорошего уже нечего ждать. - Вы сами-то, матушка наша -царица! Что князь Копыто: у него заложено все и перезаложено, а у вас землю в день не обежишь, пожалуй, ноги отстанут! И с роду он тоже… - говорят, будто татарин!
- Нет… нет, Мироныч, - замахала барыня руками, - не говори. Ты дурак. Совсем не потому-у… совсем, совсем не потому!
Никита Мироныч, пропустивши благополучно дурака, выразил еще большее удивленье, хотя знал все наперед, что барыня скажет.
- Не могу, Мироныч… не мо-гу-у! Забыть, забыться не могу… Это… это такой был человек… такой был человек! - Рысачиха поднесла к глазам маленький платочек, хрустнули точеные пальцы, и кружева в них задрожали, а Никита Мироныч прижал к сердцу шапку и низко склонил голову.
- Я в монастырь, Мироныч, уйду… в монастырь!
Не раз уже староста слышал с самого дня смерти майора про этот монастырь, но про себя, жене даже не проговорившись, каждый раз, выходя после таких разговоров от барыни, думал, что в этом монастыре еще не звонили.
"Сейчас пойдет, - промелькнуло у него в голове, - сначала в монастырь, а потом вспомнит и кого-нибудь велит отодрать на конюшне! Надо кликать скорее Аленку, чтобы тащила воды. Что ее на этот раз, черта, не видно!"
Душа Аленушка всегда стояла за шторой с готовым стаканом холодной воды, который вырывал у нее на ходу Никита Мироныч, подносил к розовым губкам, и Рысачиха отпивала глоток, после чего принималась уже за дела, забывая про монастырь до следующей встречи.
Оглянулся Никита Мироныч, и на этот раз вместо Аленки за шторой вдруг померещился ему золотой эполет, чудная эта ермолка с кисточкой на самой верхушке, вскрикнул Никита Мироныч, что и привело в себя без воды Рысачиху.
- Ай! - не удержался Никита Мироныч.
- Да что ты, Мироныч, обалдел, что ли? - спокойно спросила барыня, откинувши на колени платок. - Как меня испугал!
- Уж простите, матушка барыня, меня, дурака, не удержался, - плаксивым голоском начал Никита Мироныч, - что же вы такое надумали, как же не вскликнуть? Да не вскликнуть тут - кричать будешь! В монастырь!.. Да вы же и так живете с мужиками-дураками, как в заточении…
Барыня с каждым словом отваливалась от спинки кресла, смотря на старосту воспаленными, иссиня-черными глазами.
- В монастырь! - продолжал Никита Мироныч. - А кто же о мужиках заботиться будет?
- Это ты верно говоришь, Мироныч: без меня мужики пропадут!
- Пропадут, пропадут, матушка барыня! Пропадут, как вошь без волос, проворуются, пропьются все до чистогана и… по миру пойдут. Нет уж, барыня, матушка барыня, лучше уж за Копыту тогда замуж идите!
- Молчи, дурак, когда сказать не умеешь!.. Как ты так смеешь?!
Никита Мироныч не ожидал такого результата своих пламенных слов, которые, как хорошо он по барыне видел, попадали в нужное место.
- Что за Копыто?.. - сломалась у барыни бровь.
Никита Мироныч смекнул, что зачитался и одним неосторожным словком все дело испортил; а все этот дурак Недотяпа, из всякого разума выбил, ни дна ему ни покрышки. Хлопнулся он барыне в ноги и завопил:
- Матушка барыня, за князя Копыту! Копыту… как его полностью величанье, опять, прости осподи, из разума вышло… Пощадите меня, дурака… не гневитесь! - и поцеловал туфлю, которой барыня тыкнула его в нос.
- За князя Копыто-Наливайко, дуралей… Ох, господи, вот мужики! Когда я тебя, дурака, приучу к разговору?
Никита Мироныч, видя, что дело подходит к концу, снова грохнулся в ноги.
- Вставай, будет валяться… Ладно - прощаю!