Какая, кажется, барьшя Рысачиха, дворянка прирожденная, свой поп под рукой, да и церковь посещать была небольшая охотница, а и та пристегала из-за двадцать верст как-то к обедне, когда про пономаря разнесся слух по округе и до Рысачихи докатился удивительный чертухинский звон.
Правда, у барыни была еще другая причина!
Словом, всем пономарь пришелся по духу, первое время с языка не слезал:
- Эх, дескать, ну и хорош же у нас пономарь!
Да, уж это действительно правильно - верно: был, был такой человек!
*****
Вот с этим-то пономарем Марья будто с первого же звона и снюхалась, бегала к нему прямо на колокольню, чего хотя в глаза никто не видал, но и трудно было не поверить, потому что и в самом деле Марья годилась Михайле во внучки, шут тут разберет, может, и впрямь не Михайла с волшебной лучинкой, а… пономарь!
Надо только к этому делу прибавить, что удивительный пономарь прозвонил в нашем приходе недолго: как-то, должно быть, на пасхальной неделе, когда колокольня, попавши в мужичьи неумелые руки, привыкшие больше к сохе да вожжам, от бестолкового звона сходит с ума, и если поглядеть с нее вниз, так кажется, тоже на ногах не стоит, шатается, как мужик, и огибает бегущие над крестом облака, - значит, в самый колокольный разгар пономарь - то ли от чрезмерного хмеля, то ли от излишнего старанья, или уж так случиться греху - оступился с привесной доски, к которой привязаны колокольные билы, ахнулся со всей силы о подгнившие перилы, по грузности своей подломил их и свалился с звонарни на паперть как куль!
Хотя и не очень было высоко, но и костей от него не собрали!
Может, может быть так! Все может быть!
Тогда почему же многие, и очень степенные люди, которые с барином по коммерчеству разное дело имели, так про него говорили:
- Состряпал-де нашего барина… черт на пьяной свинье!
Конечно, потому и разговор, в котором спутаны концы и начала, что человек больно вышел из ряда и жизнь его больше походит на выдумку или причудливую и очень чудную легенду.
Касательно пономаря же все может быть, может, действительно Марья не без греха, как и всякая баба, но вот как вспомнишь, что говорили про барина, да припомнишь его самого, хотя на нашей памяти все дела его уже подходили к концу, так против воли как-то в сердце сомненье падает, а в мысли… раздумье!..
ЧУЧЕЛОПораздумав же и размекнув, трудно совсем ничему не поверить, потому что правильного до волосинки ничего нет на земле, все живет с небольшой около себя паутинкой, неясной на глаз, в которой у одного спрятался где-нибудь в подлобье на осьми лапах паук с жирным брюхом, а у другого только жалко и смешно у всех на виду болтается кверху лапками высохшая мушка, - во всем все оттого, как на дело взглянуть, да как подойти к человеку, да как о нем речь повести: хоть бы этот солдат, который встрелся Михайле, что это такое?
Тем более что и в самом деле потом он добил-таки до енерала, но об этом опосле, сейчас же еще раз надо прибавить, что в солдатском чине его видел один только Михайла, который, может, совершенно зря его испугался и в испуге, может, совсем ни к чему поменялся с ним ликом, убоявшись лишиться души.
Хотя обошлось все по-хорошему, отделался Михайла всего-навсего бородой, молодой женой да потертым целковым, который и в самом деле нашел однажды, но только не по дороге на богомолье, и про богатого купца Михайла сболтнул больше с перепугу, чем из склонности ко лжи и неправде: нашел Михайла этот целковик в чертухинском лесу, в том самом месте, где из матерого леса дорога ложится в развилку - одна на Светлое болото, а другая на Чагодуй; сгорела в том месте елка когда-то в грозу, и на ее память остался один черный пенек, на котором грелись на солнце медные змеи.. Сам же Михайла рассказывал так, а правда это иль нет - бог его знает… будто однажды ходил Михайла за грибами и вздумал на пеньке отдохнуть, глядит - змея-медяница.
Михайла ее своей святой палочкой тюкнул, змея зашипела, а потом, видно, против палочки все же не устояла и - под пенек, в белоус, а на том самом месте, где она грелась, на пенушке, братцы мои… Ну да ладно, про этот целковый у нас еще речь впереди, пока же управиться надо с солдатом, а то история эта такая, что если уж рассказывать ее, так ухо и глаз надо держать начеку, а то и в самом деле никто не поверит!
*****
Когда солдат в Михайловом виде пришел на село, пастух гнал по выгону стадо.
В то время Чертухино было не страсть какое село, в две улицы, домов всего двадцать, не больше.
Мужиков на выгоне не было, бабы же стояли, подперши подбородки руками и заботливым глазом провожая скотину - домашняя дума и вековечная наша деревенская тягота, потому мало кто и заметил солдата.
Солдат же, как только минул ворота, снял картузишко после Михайлы и на солнышко плешь показал: не сумлевайтесь, дескать, бабоньки: я - самый Михайла!
Но никто и без того ничего не подумал, кто только глазом моргнул, а кто и совсем отвернулся, ни прощай ни здравствуй, потому что кто же Михайлу поймет: пришел он али уходит?
Да и в самом-то деле: чем не Михайла?..
Михайла и Михайла, и палочка в руках, и бороденка торчит для порядку, на манер того козла, которого тверские мужики по дурости своей на колокольню тащили, только с походки вроде как поживее да потверже, должно, по той же солдатской привычке, которую никаким армяком не прикроешь от сметливого глаза, но бабам такая тонкость была невдомек, хотя Михайла очень уж загребал ногами, потому что болела у него с малых лет поясница будто бы от тяжелых подъемов и в ногах было дрожанье.
Солдат прошел мимо баб, отсчитал третий дом от краю по левой руке, подошел не торопясь, видит: дом так себе, не ахтишная стройка!
Крыт под щетку соломой, на соломе с краю крапива, и в крапиве на тепле весело бабочка вьется, под окнами стоит рябина или черемуха, не поймешь: лист чуть разбила и выставила только ушки, окна скособочились и смотрят в землю, да и вся изба сильно подалась вперед, будто тоже собирается куда-то за хозяином идти, да никак не сдвинется с места.
"Под крышей бобыль, - подумал солдат, присаживаясь на крыльцо, - а повыше ковыль!"
Поглядел солдат на дверку: замок с хитрым отпором, кованой меди, видать, что Михайлова жена куда-то тоже еще с утра устегала.
- Известно дело, - ухмыльнулся солдат, - баба-то видно, что да!
Достал было кисет и начал уж крутить козью ножку, да вспомнил про Михайлу, что тот ни водки, ни табаку за всю жизнь не употреблял, сунул кисет под застреху, сидит - лик постный, ждал-ждал, все глаза проглядел на середку.
- Ишь ты, шленда! Ну да ладно: подарю сапожки - подожмешь ножки!
Только к обеду, когда отзвонили на чертухинской колокольне и последний удар укатился далеко куда-то за наши леса и поляны, через деревни и села, к тому, может, синему морю, на берегу которого стоит бесплатежное царство, -солдат разглядел: идет из-за дворов Михайлова молодуха, будто крадется от людского глаза, хотя кому какая нужда подсматривать, подошла к огороду сзади Михайлова дома, и с ней рядком кто-то вроде ей на ухо шепчет, одной рукой на избу показывает, а другой обхватил посередке и не пускает, но Марья, видно, уже разглядела солдата, отпихнула вздыхателя от себя, и тот споткнулся и повалился в межу, а Марья будто чуть вскрикнула и заспешила, словно куда опоздала.
- А-а-а… Эн оно что, - щелкнул солдат.
Отвернулся, как будто ничего не заметил.
Марья подошла и поклонилась, платочек на голове поправила и грудь подперла рукой, чтобы не так заметно было волненье из-под ряднины.
- Аль уж вернулся, Михайлушка? - Голосок виноватый.
- А ты не ждала небось? - сердито ответил солдат, не повернувшись. -Где это тебя с такой рани нелегкая таскала?
- В церкву, Михайла… к ранней ходила! За тебя помолилась!
- Подумать только, праздник какой: молодой пономарь!
- Да что ты, Михайла, в уме?.. - всполохнулась Марья. - Мало что люди болтают, всех слушать, ушей не хватит. На-ка просвирку!
- Знаем мы эти просвирки - в середине дырки!
Марья ушам не верит: никогда до той поры ее Михайла и голосу не подавал, где была, куда ходила, как и нет его, старик очень тихий, согласный, вся и беда, что не в силе да пахнет от него по ночам как из могилы.