– … Пять недель назад я, вот как и вы, – обратился он к князю, – с одним узелком от родителя в Псков убег к тетке; да в горячке там и слег, а он без меня и помре. Кондрашка пришиб. Вечная память покойнику, а чуть меня тогда до смерти не убил! Верите ли, князь, вот ей-богу! Не убеги я тогда, как раз бы убил.
– Вы его чем-нибудь рассердили? – отовался князь, с некоторым особенным любопытством рассматривая миллионера в тулупе.
– … Он (брат Рогожина) родителю покойному на меня наговаривал, я знаю. А что я действительно чрез Настасью Филипповну тогда родителя раздражил, так это правда. Тут уж я один. Попутал грех.
И чуть позже продолжает.
– … Я тогда, князь, в третьего дняшней отцовской бекеше через Невский перебегал, а она из магазина выходит, в карету садится. Так меня тут и прожгло. Встречаю Залежнева … это, говорит, не тебе чета, это, говорит, княгиня, а зовут ее Настасьей Филипповной, фамилией Барашкова, и живет с Тоцким, Тоцкий от нее как отвязаться не знает, … и жениться на первейшей раскрасавице во всем Петербурге хочет. Тут он мне и внушил, что сегодня же можешь Настасью Филипповну в Большом театре видеть, в балете, в ложе своей, в бенуаре, будет сидеть. … Я, однако же, на час втихомолку сбегал и Настасью Филипповну опять видел; всю ту ночь не спал. Наутро покойник дает мне два пятипроцентных билета, по пяти тысяч каждый, сходи, дескать, да продай, да семь тысяч пятьсот к Андеевым на контору снеси, уплати, а остальную сдачу с десяти тысяч, не заходя никуда, мне представь; буду тебя дожидаться. Билеты-то я продал, деньги взял, а к Андреевым в контору не заходил, а пошел, никуда не глядя, в английский магазин, да на все пару подвесок и выбрал, по одному бриллиантику в каждой, эдак почти как по ореху будут, четыреста рублей должен остался, имя сказал, поверили. … Раскрыла, взглянула, усмехнулась: «Благодарите, говорит, вашего друга господина Рогожина за его любезное внимание», откланялась и ушла. Ну, вот зачем я тут не помер тогда же! … Я, правда, хотел был тогда же в воду, домой не заходя, да думаю: «Ведь уж все равно», и как окаянный воротился домой.
И еще.
– … Поехал седой к Настасье Филипповне, земно ей кланялся, умолял и плакал; вынесла она ему, наконец, коробку, шваркнула: «Вот, говорит, тебе, старая борода, твои серьги, а они мне теперь в десять раз дороже ценой, коли из-под такой угрозы их Парфен добывал. Кланяйся, говорит, и благодари Парфена Семеновича». Ну, а я этой порой, по матушкину благословению, у Сережки Протушина двадцать рублей достал, да во Псков по машине и отправился, да приехал-то в лихорадке; меня там святцами зачитывать старухи принялись, а я пьян сижу, да пошел потом по кабакам на последние, да в бесчувственном состоянии всю ночь на улице провалялся, ан к утру горячка, а тем временем за ночь еще собаки обгрызли. Насилу очнулся.
Князь, услышав такую историю, безусловно, восхитился Настасьей Филипповной. И действительно, если Парфен Рогожин, не задумываясь, решился на такой отчаянный поступок ради женщины, значит, он имеет самые серьезные чувства к ней и она достойна этого.
Внутренний конфликт князя Мышкина.
Одним словом, князю Настасья Филипповна показалась беззащитной, ранимой, страдающей, которую нужно оберегать от самой себя и от таких же вспыльчивых людей, как она сама. Он убедился в этом при их личной встрече с Настасьей Филипповной и знакомстве в доме Иволгиных.
Когда Ганя спросил князя:
– А Рогожин женился бы?
Князь ответил:
– Да что же, я думаю, и завтра же можно; женился бы, а чрез неделю, пожалуй, и зарезал бы ее.
Эта мысль буквально застряла в его голове и попыталась увести его по ложному пути. Но по счастью князь лично познакомился Настасьей Филипповной.
Настасья Филипповна в недоумении смотрела на князя.
– Князь? Он князь? Вообразите, а я давеча, в прихожей, приняла его за лакея и сюда докладывать послала! Ха, ха, ха!
Немного погодя, добавила.
– Да чуть еще не бранила вас, князь. Простите, пожалуйста. … кто? Какой князь? Мышкин? – переспросила она Ганю, который между тем, все еще держа князя за руку, успел отрекомендовать его.
Потом еще добавила.
– Скажите, почему же вы не разуверили меня давеча, когда я так ужасно.. в вас ошиблась? – продолжала Настасья Филипповна, рассматривая князя с ног до головы самым бесцеремонным образом; она в нетерпении ждала ответа, как бы вполне убежденная, что ответ будет непременно так глуп, что нельзя будет не засмеяться.
Впрочем князь не дал ей повода над ним смеяться. В итоге князь, при всей своей скромности, не смог стерпеть скандала, который разразился сначала от вспыльчивости Настасьи Филипповны, а затем и Парфена Рогожина, и высказал скандалистке.