— Опомнись, — прервал жреца Аскольд, сосредоточенно сведя свои красивые пушистые брови в единую грозную линию. — Я привык разговаривать с богами и знаю, что они живут повсюду и слышат меня. Чего ты теперь требуешь от меня? Или появились другие боги, с которыми нам надо научиться ладить?
Бастарн внимательно оглядел разгоряченного и зараженного исключительностью своих дум киевского правителя и тяжело вздохнул.
— Значит, к новым думам не готова твоя душа? — тихо спросил Бастарн, и это подействовало на Аскольда отрезвляюще.
— Когда личинку кормит не одна родная мать, но и чужие кормилицы… — глухо возразил Аскольд.
Бастарн улыбнулся.
— Да, тебя многие кормилицы потчуют. Не отравиться бы от изобилия изысканных блюд! — грустно заметил он.
— А чем твое блюдо целительнее других? — язвительно спросил Аскольд и снова недоверчиво уставился на жреца.
— А тем, что ближе к истине расположено!
— И оно может изменить мою жизнь?
— Да, — глубокомысленно ответил Бастарн.
— Чем?! — недоверчиво вскипел опять Аскольд.
— Если примешь его законы к действию, то впоследствии взойдешь на дорогу богов, — медленно и очень внушительно ответил верховный жрец.
— О, Бастарн, это ответ для моего дитяти, который целыми днями трется возле своей няньки, удивительной сказительницы.
— Ты должен научиться смотреть на своего врага не только глазами победителя, но прежде всего глазами миротворца, — со спокойной убедительностью продолжал увещевать Бастарн князя. — Да-да! Именно миротворца! Не веришь? Не улыбайся! Ведь и у твоего врага тоже есть жена, дети, которым нужен муж и отец. Так почему ты его должен убить? Только потому, что он богат, а ты сильнее его? Я заклинаю тебя, Аскольд! Ты должен передать своему врагу силу доброй воли и любви, и он не поднимет на тебя свою секиру! Если ты поверишь в силу своей доброй воли, то любого врага, напавшего на тебя неожиданно, ты можешь остановить силой своей любви к нему! Без оружия! Такова сила нашего разума, — горячо заверил Бастарн и добрым взглядом окинул поникшего князя.
— Не веришь, — вздохнул Бастарн немного погодя.
— Может быть, ты и прав, — немного помолчав, растерянно проговорил Аскольд, — но мне все это очень трудно сразу понять.
— Твой сын, вырастая, должен видеть своего отца не убийцей других отцов, а их благодетелем!
— Почему же ты желал, чтобы Исидор был заточен в темницу? — засмеялся Аскольд. — Ведь он почти то же самое говорил! И про любовь, и про добро…
— Не тому учит твой Исидор, — сердито возразил Бастарн. — Он учит любить хитрого и жадного, а не отчаявшегося врага, запутавшегося в поисках истины, — горячо ответил жрец, пытливо взглянув на Аскольда и усомнившись в искренности его слов.
Но Аскольд внимательно посмотрел в разгоряченное лицо жреца и очень медленно проговорил:
— Любой народ, если у него появилась возможность содержать войско, прежде всего учит его хитрости! А жадность, как правило, Бастарн, приходит всегда во время созерцания богатства! Я видел, как дичала моя дружина, когда драла и хватала со стен Софийского собора завесы, иконы, кубки, чаши, вазы и стонала от восторга, что все это будет принадлежать ей!
— Но ведь ты и готовил ее к этому! — упрекнул Аскольда Бастарн.
Аскольд усмехнулся и откровенно заявил:
— Да! А иначе она бы от меня снова сбежала к Рюрику!
— А ты только этого и боялся! Ты о соседних племенах должен был душою болеть, а не о греках да соперничестве с Рюриком!
Аскольд вскинул голову. Зло посмотрел на Бастарна:
— Ты думаешь, я забыл, для чего Киеву князь нужен?! Ты же знаешь, что я все соседние племена защитил от мадьяр и хазар! А сколько печенегов бил в Приднепровье, знают не только печенеги! Спроси половцев! Древлян!.. Будет пустословия! Не о том сказ ведем, — неожиданно оборвал себя Аскольд и, вдруг остановившись, в упор спросил жреца:
— А какие опасные думы заложены в этот треугольник? — И он развернутыми ладонями очертил в воздухе угольник с тремя вершинами.
И Бастарн, не скрывая тайн, объяснил суть древнего символа:
— Когда-то наши далекие предки изъяснялись только с помощью знаков. Слова им были не нужны и письменность — тоже. Знак вмещал гораздо больше понятий, чем можно было сказать словами, а слова уводили от главного…