Так он хотел сказать на Новгородском вече своей последней в жизни весною. И так он сказал. И никто не посмел после его речи затеять смуту, ибо видел, как горели его серые очи, как судорожно то простирались его натруженные руки над скромным деревянным столом, стоящим на вершине Славянского холма, то сжимались в кулаки и сотрясали бранный воздух Новгорода, заставляя славян смириться и признать всей душой его волю.
Постаревший Власко с двумя Вадимовыми внуками сидел сгорбившись на своей скамье, с опущенной головой, слушал гордую речь великого князя и старался не показывать ему ни боль души своей, ни слез, медленно и неудержимо стекающих по старческим щекам, стыдясь своего давнего позора.
«Ох, Гостомысл!.. Ох, русичи!.. Ох, гордые, неугомонные, землелюбивые словене! Научитесь принимать то, что есть, с миром и любовью! Не гоните время вспять, не мутите воду ни на Волхове, ни на Ильмене! Рубите вместе с русичами острожки, крепости и ставьте заградительные сооружения по всем богатым дорогам! Мир не знает долгого покоя! Он богами нам не дается! Забудьте о ссорах меж собою! Берегите свою землю от чужого врага! Помните об испытании на крепость!..» Так хотел сказать Власко на этом Новгородском вече в 912 лето, но не сказал ни слова: после речи великого киевского князя слова новгородского боярина показались бы глухим эхом в Болоньей пустоши.
Власко склонил голову еще ниже, но крепко попридержал за локти внуков Радомировны, рвущихся к новгородскому щиту сказать заводное, звонкое слово.
— Посмотрите на рать, охраняющую жизнь великого русского князя Олега, — медленно напомнил Власко своим любимым внукам, на что те возмущенно ответили:
— Ну и что? Ежели сейчас не время, то потом все одно отомстим за смерть своего деда!..
Новгородское вече затихло, и Олег, сидя возле теплой печи в давно знакомой гридне старого Дагара, смотрел, как его жена Руцина вязала своим внукам длинные шерстяные чулки и о чем-то тихо шепталась с Рюриковной.
Стемир внимательно следил за выражением лица своего друга и вдруг сознался себе, что ему не нравится лицо великого князя. Что-то зловеще землистое, темносерое вместе с ядовитой желтизной выплеснулось вдруг на поверхность кожи его лица, и Стемир содрогнулся. Он наклонился к Бастарну и тихо поведал ему о своем беспокойстве.
— Он пришел в этот край, чтобы выпить весь яд его и очистить путь Рюриковичу, — ответил Бастарн.
— Ты не спасешь его?! — удивился Стемир.
— Его ждет тропа богов, и я не имею права задерживать его, — печально ответил Бастарн.
— О чем вы там шепчетесь, мои дорогие сподвижники? — тихо спросил Олег, запустив правую руку под перегибу и поглаживая левую ключицу. — Что-то у меня тут огонь горит, и я бы брусничную настоечку с удовольствием выпил, — сказал он слабым голосом и едва слышно добавил: — Да, зов Рюрика силен! Он опять мне нынче приснился… — проворчал Олег, затем вдруг повалился на скамью грузно, всей спиной и сильно захрипел.
Все заметались возле него и старались хоть чем-нибудь приостановить грозное движение смерти.
Рюриковна принесла ему брусничной настойки.
Руцина распахнула его перегибу.
Ингварь приподнял его голову.
Стемир и Дагар аккуратно подстилали меха под его спину.