— Почему? — вскипел Власко. — Мы биться умеем!
— Не более трех дней и трех ночей! — отрезвляюще остановил его Полюда.
— Да полноте вам! — с негодованием закричал на послов Власко и стал доказывать свое: — Да коли словене были бы плохие бойцы, то почему все византийские цари испокон веку нанимают наши словенские роды к себе в охрану, на военную службу и даже патриархов охранять!
— Да, отдельными родами, где много мужиков, наших словен выгодно брать. Они кровно заинтересованы в победе, и брат за брата стоят насмерть в бою. Это ведают все! Но, Власко, ты посмотри на остальных словен, — призвал к разуму Домослав сына своего покойного друга. — Одни охотятся и свой промысел ни за что ни на какое дело не променяют. Другие веками сеют, пашут и уже секреты подсечного земледелия так освоили, что в межах сажают огнеупорные породы деревьев! Наши южные словенские пахари гордятся тем, что у дикого леса отняли плодородную землю для хлебушка! А ты их хочешь отторгнуть от дела, с которым они на свет родились, и вместо плуга мечтаешь всучить им в руки меч, который они и во сне-то не видели! Зачем ты хочешь загубить в них то, ради чего они на свет появились? Опомнись, ужели для того ты хочешь быть посадником нашим, чтобы мы снова видели горестные бабьи слезы? Они ведь не ширококрылые кукушки, они своих детей не в чужих гнездах растят, а своими рученьками баюкают и тетешкают. За что же ты хочешь покарать их, верный стражник огненосного Перуна? За что ты хочешь у них детей отобрать и в братский курган закопать? Ты бы, Власко, сперва сам отведал бы доли мужицкой, простой, семейной! Полюбился бы тако, чтобы корни души твоей проросли бы в животе твоей семьяницы, дитя бы своего понянчил, вот тогда бы с болью и рассуждал не только о земле своей, но круче бы всего о людях горевал! Люди-то, они, ведаю, дороже всего на свете! А то, не ровен час, землю-то сбережешь, а жить-то на ней некому будет! — горячо убеждал Домослав Власко, но тот был глух к веским доводам знаменитого новгородского посла.
Полюда, видя, что Гостомыслов сын упорно стоит на своем, решил пустить в ход ту хитрость, которая всегда могла остудить любой разгоряченный пыл.
— Чего мы с тобой стараемся, Домослав, вкладывать в ту голову ума-разума, которая в этом не нуждается! Власко известен всем нашим словенам как зело умный, добрый молодец, храбрый, сильный воин, но еще не самостоятельный хозяин, хотя и полный наследник всего отцовского состояния. Я не знаю, пойдет ли новгородский совет ради твоего желания стать посадником на отступничество от закона своего, — довольно искренне засомневался мудрый посол, смешно оттопырив полные губы, и, слегка высунув язык, досадливо причмокнул им.
Власко выпрямил спину, будто кто-то подхлестнул его к очередной атаке.
— Есть такой закон? — зло спросил он и сузил глаза. — Нельзя претендовать на звание посадника, пока ты не семьянин? — переспросил он и засмеялся.
— Да, — спокойно ответил Полюда. — И Домослав подтвердит тебе это. Правда, я не знаю, как отнесутся советники именно к твоему прошению. Ведь ты дважды спасал нашу землю от врага, ты один из самых богатых людей нашего края… Куда смотрит Радогост, Домослав? — вскричал вдруг Полюда, а его друг весело пожал в ответ плечами. — Ну неужели среди наших девиц нет той, которая бы как глянула на Власко, так бы он и обмер от счастья? Ну, где взять для него такую горлицу? Боги! Помогите нашему славному витязю! Не то страдать будет земля ильменская от холостяцкой тяжести Власкиного сердца! — причитал Полюда, и краем ока поглядывал на Гостомыслова отрока, и ждал на его лице проявления того милого, доброго выражения, которое всегда было его неотъемлемой принадлежностью.
Но Власко хмуро обдумывал весть послов и не обращал внимания на их шутки. Полюда пыхтит, даже притоптывает, пытаясь что-то донести до разума Власко, Домослав то входит, то выходит из светлицы, а Власко все сидит, пригвожденный к скамье неразрешенной проблемой, и не знает, что делать дальше. Вдруг он увидел, как послы торопливо перешептываются о чем-то, и, сдержав порыв гнева, покинул светлицу.
Полюда, давно ожидавший ухода Власко, тут же метнулся к потайной двери светлицы, вывел из-за нее сказителя, что прибыл из Рюрикова городища, и гневно приказал тому:
— Власко ни слова, ни звука о том, что Олаф пригрозил мечом. Не то не удержим мы свой люд от сечи неминуемой. Плети корзины у себя на Гончарном конце и молчи, будто язык у тебя выдрали. Все уразумел?