Разбитый, под мрачными взглядами эльфийских воинов, Лорето преклонил колени.
Корвин стоял как громом пораженный.
Устремив взгляд единственного глаза на стоящую на коленях толпу, охотник за головами все никак не мог понять, что происходит. Он всегда был бездомным бродягой, который предлагал свои услуги там, где за это лучше платили. Почему же, ради всего святого, именно он был избран тем, кто займет королевский трон?
И тем не менее с той секунды, как на его голову опустилась древняя корона, он чувствовал внутреннюю силу и уверенность, каких не испытывал никогда прежде, даже тогда, когда Марена была еще жива.
У Корвина было такое чувство, что он вернулся домой после долгих странствий, и в сердце его теплилось неизведанное доселе чувство: благодарность.
Он был благодарен Аланне за то, что она вошла в его жизнь, и поймал себя на мысли, что испытывает благодарность по отношению к обоим оркам, с которыми он постоянно спорил и ссорился, в то время как они на самом деле были самыми верными его союзниками. И он благодарил Марену за то, что она указала ему путь.
Проклятие было снято, началась новая эра.
11. Ур'морор тулл
Когда разгорелся новый день, все изменилось.
Еще под покровом ночи с древним городом королей произошли метаморфозы: вездесущая чернота, вчера покрывавшая все башни, все дома, все стены в Тиргас Лане, исчезла, и алебастр, гранит и мрамор засияли в былом великолепии. Вязкая масса во внутренних комнатах цитадели, наследие Драгнадха, исчезла на следующее утро. Блеск былых дней вернулся, и улицы и переулки города королей, казалось, только и ждали того, чтобы наполниться новой жизнью.
И это было не единственное превращение, произошедшее за ночь: лес Тровны, непроницаемые заросли которого на протяжении столетий скрывали и защищали Тиргас Лан от непрошеных гостей, изменился, когда первые лучи солнца показались над горизонтом. В лесу уже не властвовали лианы и отмирающие корни; освобожденный от древнего проклятия лес расцвел с новой силой. Густой зеленый покров пропускал солнечные лучи, и они пронизывали все до самой земли; мхи и папоротники, которые вчера грозили задушить все живое, сменились яркими цветами, что раскрылись с первыми лучами солнца, источая сладкий аромат. И даже улицы древней Эльфийской империи, прежде скрытые густыми зарослями, снова показались на свет, не старые и разбитые, а такие, словно их только что создали архитекторы.
Уже не руины выступали из черноты ночи на свет новой эры, а гордый город, бывший когда-то центром и жемчужиной Землемирья, чтобы обрести величие.
И все же оставались следы битвы за Тиргас Лан, которые не могло убрать эльфийское колдовство. Обугленные тела бесчисленного количества орков покрывали центральную улицу, лежали в переулках, и горький запах смерти последний раз пролетел над цитаделью, когда эльфийские воины разожгли огонь, чтобы превратить останки врагов в пепел.
О жестокой сече, всего лишь несколько часов бушевавшей у цитадели и в ней самой, напоминали и разрушения, оставленные Драгнадхом в его бешенстве, в первую очередь огромная дыра с рваными краями в купольном своде. Но битва подошла к концу, и на алебастровом троне, с которого правили Империей повелители от Сигвина до Фаравина, сидел новый король, впервые пребывавший в своей резиденции, в своей новой Империи.
На Корвине была одежда, которую ему дали эльфы: белая туника с богато украшенным краем. Его раны промыли и обработали целебными мазями, и он почти не чувствовал боли. На месте его левого глаза теперь была повязка из кожи. Потеря глаза всегда будет напоминать ему о том, каким образом он пришел к власти и в чем заключаются его обязанности как короля Тиргас Лана.
Церемонии коронации не было; корона сама решила, на чьей голове ей покоиться. А Корвин никак не мог поверить в то, что произошло прошлой ночью, но, будучи человеком дела, он ответил на брошенный ему вызов.
Двор, образовавшийся из лучших и благороднейших воинов эльфийского войска, стоял широким кругом, глядел на Корвина и ждал. То, что он был человеком, а не эльфом, казалось, не очень-то их тревожило: потребность в справедливом и верном предводителе у эльфов пересиливала высокомерие.
Корвин почувствовал, что все взгляды устремлены на него и понял, что должен что-то сказать. Он не был великим оратором, кроме того, у него не было достаточно времени для того, чтобы обдумать речь. И все же, когда он заговорил, слова его звучали громко и решительно: