Ритм сбился, покачнулось почти готовое проклятие. Шаман спрятал за маской, надвинув ее на морду, гримасы гнева, отчаяния и страха. Как будто в его косматой голове на миг мелькнула мысль, что же случится, если мрачные Боги, к коим он взывал, окажутся недовольны незавершенным ритуалом.
В его руках блеснул изогнутый, волнистый нож — таким впору только приносить жертвы.
Мироздание вдруг подмигнуло мне, намекнув, что удача и чудо — это вещи приходящие. Сегодня они тусуются в заднем кармане брюк, а завтра их уже ищи у соседа.
Сегодня они были у соседа.
Пленницу я увидел только теперь. Гмур-шаман всей своей жирной тушей принялся раскачиваться, как неваляшка — проклятие, хоть и сбившееся, но все равно готовое достичь своего апогея, набирало последние силы для завершения. За шаманом прятался алтарь — светящиеся символы обещали благость богов в обмен на кровь. Пленница была связана, закрытый кляпом рот изрыгал мычание ругательств, связанные руки тщетно пытались вырваться на свободу. Полностью нагая девчонка одного с Майкой возраста. На голове — пепельные, почти седые волосы. Привязанная к жертвенному камню, она ждала печальной участи.
Следом явилось непредвиденное. Богиня неудачи, только что оседлавшая наши шеи, решила, что мы — до безобразия скучные. А вот гмуры вполне в ее вкусе.
Хитрой лисицей она сбила темп одного из плясунов. Подернулся шар проклятия — второй огрех стоил поганцам дорого. Взревевшая сфера мрачных пожеланий ответила молнией плети. Вскрикнул шаман, чуть ее выронив нож из рук, схватился за правое плечо — зеленоватая, обнажившаяся из-под спавшего наземь наплеча кожа пошла пузырями, в мгновение ока покрываясь коростой ссадин. Ожог спешил вырасти на спине мерзким горбом.
Плясунам повезло куда меньше. Отчаянно завывая от ужаса, они таяли, словно свечи. Кожа слезала с обнаженных тел, словно воск, плоть же обращалась разваренным мясом. Едкий дым валил с умирающих в муках коротышек — прося о последней милостыне у Богов, они возносили им хвалу, требовали пощады.
Тщетно.
Неудача выплясывала посреди нас, обещая, что сегодня — акция! Скидки: она заявится ко всем и каждому даже без разрешения!
Толстый гмур-шаман поскользнулся на кровавой луже, что натекла из одного из его помощников. Девчонка пыталась приподняться — любопытство тащило ее пуще ужаса узреть, что же творится. Одурманенная вонью благовоний, она пыталась прийти в себя. Отчаянно и дерзко билась мятущаяся надежда, словно вопрошая — это люди? Если люди, значит, спасение рядом?
Увы и ах, нам сейчас самим требовалось спасение и срочно.
Подбирин в руках Кондратьича неспешно, но опустошал обойму. Словно желая подтвердить свое звание стрелка, лежащий за укрытием булыжника старик не ведал промаха. Свинцовая смерть в облаке пороховых газов стремилась навстречу с гмуровыми шкурами — в меткости мне до моего мастер-слуги было как до Китая раком.
Всего пятью выстрелами он сумел посеять в их рядах откровенную панику. Его выстрелы находили самых отчаянных, сильных и смелых коротышек. Словно подкошенные, вставшие в очередную атаку, они падали, хватаясь за разверстые животы, валились наземь, как только голова взрывалась, как переспелый арбуз.
Менделеева медлила. Уверенная еще недавно, сейчас она поддавалась вдруг навалившейся на нее панике. Чувства бурлили в ней потоком, адреналин хлестал разве что не из ушей. Отчаянно и зло она перебирала подозрительного вида бутыльки. Словно нужный решил сыграть с ней в прятки, она хватала саму себя за голову и принималась вновь.
Майке становилось хуже с каждым мгновением. Тармаева ухнула в сон — еще недавно способная стоять, она проваливалась в пучины предсмертного забвения.
У меня помутилось в голове. Смерть гремела костями над ухом, смеялась гнилозубым ртом, говорила: «Ты привык нести погибель другим. Один, второй, третий — кто их считал? Они всего лишь горстка опыта на пути к твоему собственному могуществу. Ты приносил горе, юный жнец. Тебе было плевать на чужие слезы. Посмотрим, как ты совладаешь с самим собой теперь…»
Все, чего мне хотелось, — это рвать и метать. Холодный взгляд смерти потоком пролился на гмуров из моих глаз, заставил дрогнуть. Язык был богат на ругательства, собираясь излить на них всю мощь русского языка.
Вместо этого я молчал. Кортик хорошо, удобно лежал в руке, глаза застилал кровавый, адский туман. Будто я бился не с подземным народцем, а с смертью, тщетно пытаясь отбить у нее теперь и Тармаеву.
Ну уж нет, говорила костлявая. В этот раз — девчонка моя.
Никого и ничего не разбирая, я шел вперед, словно машина смерти. Ожившей мясорубкой перемалывал чужие жизни в отчаянные крики безудержной боли. Они отбивались — я разил наотмашь. Они защищались — словно буром я вспарывал их оборону. Они бежали, а я догонял.
Удача изменила коротышкам. Слишком рано уверовав в собственную победу, они имели наглость расслабиться и теперь получали по заслугам.
Шаман передо мной был толст и неуклюж. Он медленно вставал на ноги — ему мешало брюхо. Что-то бормоча, он тыкал узловатым пальцем то в шар над головой, то в алтарь, то в дрожащую пленницу.
В моих глазах был только смертный, не предвещающий ничего хорошего холод.
И тихий ужас — я больше смерти боялся взглянуть в лог, вызвать интерфейс и узнать, что Майки попросту больше нет.
Самоедство еще обязательно, взявшись за руки с сарказмом, спляшут на могиле моих чувств, но сейчас они молчали. Молчал здравый смысл, забился невесть куда внутренний демон.
Ничего не говоря, я вонзил в гаденыша клинок. Брызнувшая на лицо кровь показалась мне слаще меда. Вопль, переходящий в конвульсивный хрип, звучал, будто музыка в моих ушах.
Убей, кричала лютая ненависть. Проверни в его потрохах клинок, заставь мерзкие ручонки перебирать по воздуху, пусть из его глотки брызжет смесь вязкой слюны и желудочного сока…
Я не знаю, что случилось раньше: безобразное тело рухнуло к моим ногам или взорвалось проклятие над моей головой?
Грохот привел меня в чувство, по спине жахнуло отколовшимся от потолка булыжником. Боль была отрезвляющей, боль сказала, что если я не поспешу прочь — меня ждет участь несчастных плясунов. Их изуродованные тушки тлели сизым дымом.
— Барин, беги оттуда! — Кондратьич был на ногах. Он придерживал собственную руку, но спешил мне на помощь.
Я заметался в нерешительности — широко раскрыв глаза, пленница гмуров умоляла о спасении. Я же не знал, чем разбить цепи.
Проклятие буйствовало. Мне вспомнилось, чем хотел наградить нас тогда Франц — и вот теперь его заклинание казалось лишь детской игрушкой.
Потому что над нами как будто бы бушевал гнев богов.
Дымчатое, заполненное злом облако хмурилось, изрыгая из себя потоки красных молний. Не ведая жалости, изгибаясь, они беспощадно жалили все, до чего только могли дотянуться. Камень стен обращался в мягкое, податливое крошево. Магический алтарь лопнул, словно зеркало — побежавшая из центра трещина разрасталась, врезаясь в уши смачным хрустом.
Шаман под моими ногами менялся. Его мертвое тело изгибало в корчах — будто разгневанные силы, к коим он еще недавно желал, стремились причинить ему адскую боль даже в посмертии.
Молния заставила меня вильнуть в сторону прочь от жертвенного стола. Не выдержав, тот начал оплавляться по краям. С некогда острых углов крупными, тягучими каплями стекал камень, едва ли не обратившийся глиной.
Здравый смысл не вовремя решил заикнуться, что оплавить камень можно лишь сверхвысокими температурами и…
Отмахнулся от него. Там, где существуют и живут чудища, проклятия и магия, я поверю в что угодно.